Сети Вероники

Мама когда-то говорила, что Женька умеет обращать себе на пользу то, что другим идет только во вред. Она не отвлеченно это говорила, а исходила из практики. В девятом классе он заболел корью и пол-лета провалялся сначала в инфекционной больнице, а потом дома. Сорвался из-за этого поход по Приполярному Уралу, о котором Женя давно мечтал, и со злости на бессмысленно пропадающее время он выучил английский так, что муж маминой подруги, лондонец, удивлялся, как ему это удалось, особенно в смысле произношения. Да очень просто ему это удалось: досада на дурацкие обстоятельства помогала зубрить слова часами и по сто раз подряд прослушивать кассеты с уроками Би-би-си. Состояние полубреда, как ни странно, способствовало усвоению материала.

Примерно то же произошло и после Лининого ухода. Из пустоты, образовавшейся внутри, веяло холодом. Холод усиливал Женино природное бесстрашие. Это давало свободу.

Бодрая оптимизация московской медицины заставила насторожиться даже тех, кто никогда медициной не интересовался. Журналисты смекнули, что на больничной койке может оказаться любой и будет не слишком приятно, если лично тебе этой койки не хватит, а тем более если для тебя не найдется квалифицированного врача. Стали искать спикеров, разбирающихся в проблеме, кто-то посоветовал Артынова, он сказал, что думает, интервью с ним разлетелось по сетям, скандал возник сильнейший, главврач потребовал, чтобы он публично свои слова опроверг, пришлось высказать, что думает уже об этом требовании, и высказать именно публично… Через месяц после этого Женя понял, что его аккуратно подводят под уголовную статью. То есть не подводят еще, но прикидывают, как бы это осуществить. Учитывая его специальность и начавшуюся по всей стране охоту на медиков – уголовные дела за врачебные ошибки, в основном вымышленные, заводились одно за другим, – можно было не сомневаться в успехе этой затеи.

Открытие Женю удивило: он полагал, как бы начальство к нему ни относилось, оно нуждается непосредственно в нем больше, чем в том, чтобы его сломать. Но по трезвом размышлении понял, что нуждаются в нем его пациенты и его сотрудники, начальство же нуждается только в одобрении своего начальства, а сколько при этом народу перемрет, его интересует не очень. Женя был слишком занят работой и пропустил момент, когда это стало так, когда именно произошел этот перелом к имитации и лжи, о котором он говорил еще Лине. Но когда бы ни произошел, а теперь это было свершившимся фактом и следовало выстраивать свою жизнь, исходя из этого.

Можно было просто устроиться в другую больницу – несмотря на все сокращения, его где угодно приняли бы с распростертыми объятиями, а в частной клинике и вовсе. Но пустота квартиры на Пресне требовала другого решения.

Уволившись, Женя написал на сайт «Врачей без границ», через две недели отдал ключи хозяину этой ненужной уже квартиры и уехал на инструктаж в Берлин, а оттуда в Судан.

Да, свобода его была так же безгранична, как бесстрашие. Ни единое близкое существо не зависело от его действий, ему не за кого, а значит, и нечего было бояться. Холод, заполнивший его, оказался если не на пользу, то по крайней мере кстати.

За пять лет, прошедших с той поры, этот холод никуда не делся, лишь стал привычным. И вследствие этого, а не жизненных обстоятельств даже, Женя не мог дать лучшей девушке, какую он когда-либо знал, то, чего она заслуживала.

– Извини, – сказала Алеся. – Надо же было так назюзюкаться! Только теперь отошла немного.

Ее лицо отражалось в потемневшем оконном стекле. Волосы растрепались. Глаза подпухли. Нежная, прекрасная женщина.

Женя обернулся, чтобы ее обнять, – и задержался в своем инстинктивном движении. То, что он хотел ей сказать, что он должен был ей сказать, надо было сказать сейчас, сразу. Собственно, он собирался поговорить с ней вчера и даже малодушно надеялся, что зубровка при этом поможет, но вот как вышло.

– Алеся, – проговорил он, – я должен тебе сказать…

– Не должен.

В ее голосе послышалось что-то незнакомое, почти суровое.

– Хорошо, не должен. – Он понял, что ее обидело. – Но не могу не сказать.

– Как на собрании. – Она улыбнулась. – У нас когда-то в колледже так говорили: не могу не отметить, что… Не надо, Женя. – Тень мелькнула по ее лицу, исчезла в глазах. Синева их потемнела. – Я знаю, что ты собираешься сказать. Что я заслуживаю большего, чем ты можешь мне дать. Я этого в молодости наслушалась и больше не хочу.

Женя молчал. Что можно было сказать после этих слов, которые она с языка у него сняла?

Алеся прервала молчание сама: