Севастополь. История страны в лицах

И пока советские дипломаты во второй половине 1920-х годов пытались добиться разрешения на транспортировку кораблей из Бизерты в Севастополь, на дне Цемесской бухты искали их затопленных собратьев.

Попытка «вернуть» из Франции в Севастополь «собственность советской республики» оказалась безрезультатной, в итоге, советский Черноморский флот создавался в прямом смысле слова с нуля. За исключением «Калиакрии», другие поднятые целиком или частично миноносцы оказались не пригодны к боевой службе. Аналогичной оказалась судьба и их незатопленных собратьев, боевая биография которых закончилась с «русским исходом». И пока в Советском Союзе разбирали на части поднятые со дна Цемесской бухты корабли, в Бизерте Русская эскадра была постепенно распилена французами на металлолом.

К началу 1930-х годов все корабли, кроме упомянутой «Калиакрии», относившиеся к Черноморскому флоту Российской империи, создававшиеся на протяжении полувека после знаменитого затопления кораблей в Севастопольской бухте в годы Крымской войны, – и ушедшие в эмиграцию, и затопленные у Новороссийска – физически исчезли.

ЗА ПРЕДЕЛАМИ ИДЕОЛОГИЧЕСКОГО РАСКОЛА

В судьбе кораблей Черноморского флота в годы гражданской войны проявилось то же раздвоение, те два вектора, напряжение между которыми составляет чуть ли не основную драматическую контроверзу отечественной истории ХХ века – контроверзу, о которой я писала в статье о братьях-морских офицерах Евгении и Михаиле Беренсах[37]. Одни, согласно логике государственной необходимости, выбрали судьбу той части флота, что была затоплена в Цемесской бухте 18 июня 1918 года; другие подчинились логике спасения кораблей, и, как оказалось в дальнейшем, и людей.

История раскола Черноморского флота и затопления его части в июне 1918 года во всех мемуарных свидетельствах объясняется через идеологическое противостояние.

С «белой» стороны – это воспоминания Николая Гутана и Нестора Монастырева, со стороны «красной» – воспоминания Владимира Кукеля, Федора Раскольникова, Василия Жукова, М. М. Лучина, Савелия Сапронова. И тем, кто затопил флот, и тем, кто вернулся в Севастополь, в литературе, как советской (А. И. Козлов, И. Т. Сирченко), так и постсоветской (А. П. Павленко, С. Войтиков, А. Пученков), приписываются идеологические мотивы.

В действительности, эта история выходит за пределы проблематики идеологического конфликта и вообще темы братоубийственной гражданской войны между красными и белыми.

Так, ни в одной советской директиве о необходимости затопить флот ни разу не упоминались «белогвардейцы», «контрреволюционные элементы» и т. п. (тексты директив подробно цитируются в статье 1984 года А. И. Козлова). Хотя, скажем, в феврале 1918 года угроза «контрреволюции», «соглашательства» и «саботажа» на Черноморском флоте была важным лейтмотивом телеграмм севастопольскому Военно-революционному комитету из центра – как показывает историк Сергей Войтиков в только что вышедшей книге «Брестский мир и гибель Черноморского флота»[38], эти телеграммы предшествовали убийствам и самосудным расстрелам морских офицеров 22–24 февраля 1918 года в Севастополе. Однако во всех указаниях, шедших от советского правительства весной 1918 года первоначально в Севастополь – с требованиями эвакуации в Новороссийск, а затем – в Новороссийск с приказами затопить флот, речь шла только о германской угрозе.

Идея затопления флота вызывала явно неоднозначное отношение у большевиков, причем у деятелей и в центре, и на местах. Во всяком случае внутренняя среда большевистского руководства была далека от «ура-патриотизма» по этому поводу, всеми это воспринималось как крайне тяжелый, трагический и практический невыполнимый шаг.

Посланные из Москвы в Новороссийск в конце мая 1918 года для руководства процессом затопления член коллегии Наркомата по морским делам Иван Вахрамеев и назначенный тогда же главным комиссаром Черноморского флота Николай Авилов-Глебов не смогли объяснить командам необходимость затопления кораблей и в какой-то момент они, по сути, сбежали в Екатеринодар. Там они присоединились к местному руководству только что созданной Кубано-Черноморской советской республики, которое буквально умоляло, как пишет историк Александр Пученков, и центр, и матросов не топить корабли, необходимые для защиты республики от тех же немцев, оккупировавших 1 мая 1918 года Таганрог[39].

Уклонился от распоряжения вмешаться в ситуацию нарком по делам национальностей РСФСР, находившийся на Северном Кавказе и вскоре назначенный председателем Военного совета Северо-Кавказского военного округа Иосиф Сталин. Сталин передоверил это вмешательство Александру Шляпникову, на конец весны 1918 года – особо-уполномоченному СНК по продовольствию на Северном Кавказе. Однако и Шляпников проигнорировал поручение центра.

Белые, в свою очередь, отмечает А. Пученков, никогда не ставили в упрек большевикам затопление кораблей Черноморского флота, признавая государственную необходимость такого шага.