Севастополист

И однажды – я не помню, в тот ли момент, немного ли позже, раньше, – но мне вдруг открылось понимание: там, где ускользает истина, тут же появляется вера, то, откуда она уходит, стремится заполнить вера. И потому в этой Башне, где так не хватало истины, было так много веры.

Я вспоминал, как легко и практически с первого взгляда купился на прелести Потребления, его лживое чувство пресыщения, которое бесстыдно выдавало себя за счастье. Ведь мне нравилось там, и я даже ловил себя на страшной мысли остаться. Тогда я мало думал об истине. Теперь же стало противно от того, что я мог быть таким.

Фе больше ничего не говорила. Она отдалялась от меня, словно улетала в небо воздушным шариком, которые пускали в нашем городе маленькие люди. Мысли расступались, как кусты на пустыре у Башни, наваждение развеялось, и мне стало казаться, что я выхожу из бреда. Но я выходил из лифта.

«Отдохни!»

Назову это так: сделал шаг в бесконечность. Именно такое чувство пришло ко мне, едва я переступил порог нового уровня. Здесь не было ни стен, ни ширм, ни коридоров, ни проспектов – ничего из того, что стало уже привычным. Зато – как мне вначале показалось – было очень много людей.

Одна из гигантских, не имевших конца в обе стороны, стен представляла собою огромное зеркало, простиравшееся до гигантского, но все же не такого высокого, как на прежних уровнях, потолка. Я отметил, что на каждом следующем уровне потолок оказывался ниже, чем на предыдущем. Под потолком были закреплены мощнейшие прожекторы, проливавшие вниз свет – а здесь было очень светло, куда светлее, чем в Севастополе при сиянии солнца. А под ними было единое, безразмерное пространство, в котором кипела жизнь. Ни Потребление с его проспектами, ни Притязание с символическими ограждениями-ширмами, ни уж тем более узкий и низкий Сервер не шли ни в какое сравнение с этими масштабами. Они были способны поразить любое воображение.

Я медленным шагом отправился на неизведанную территорию, стараясь сфокусироваться на чем-то конкретном: глаза разбегались, взгляд спешил охватить все. Во все четыре стороны от меня на полу простирались жирные черные полосы. Я заметил, что сама поверхность пола была белой и слегка блестящей, с виду похожей на городской асфальт, но мягкой. Нога слегка пружинила, ступая на этот пол, он будто призывал подпрыгивать, а не просто шагать. Я пробормотал что-то невразумительное, пытаясь привыкнуть к новому ощущению.

Черные полосы делили пространство пола, а значит – в отсутствие стен, – и всего помещения на ровные квадраты, расположенные на одинаковом расстоянии друг от друга, между которыми пролегали дорожки. По дорожкам, неизменно куда-то торопясь, ходили люди, а вот что они делали внутри самих квадратов, я понял далеко не сразу.

Стоит начать с того, что в каждом квадрате было размещено зеркало – но эти зеркала мало походили на предметы уюта в домах севастопольских недалеких. Каждое представляло собою трех- или пятиугольник размером с человеческий рост, будто было осколком какого-то другого, огромного зеркала, вроде того, что заменяло здесь одну из стен. Каждый «осколок» стоял под наклоном, чтобы в него было удобно смотреть человеку, занятому в квадрате своим делом. Каким? Вначале я не мог понять, но этим – как мне пояснили позднее – здесь был занят каждый.

Люди, находившиеся в квадратах, занимались физическим трудом. Да, мне сложно было бы назвать это иначе: они напрягались, потели, пыхтели, многие громко ругались, они делали много движений и тратили много сил. Их зубы сжимались, глаза закрывались, деревенели скулы, наливались мускулы, натягивались мышцы, руки то плотно вгрызались в белый асфальт мощными хищными пальцами, то отрывались от него, едва касаясь. Эти люди вели борьбу – каждый свою, а все вместе – общую, так показалось мне, когда я бродил среди квадратов. Странным казалось одно: в этой борьбе я не замечал противника, но очень скоро в своей попытке объяснить происходящее пришел к простому вопросу.

А не для того ли перед каждым из них стоит зеркало?

И вправду, иначе зачем?

Люди прикладывали усилия не впустую. В большинстве квадратов были установлены приборы разной степени сложности – потом мне объяснили, что их называют тренажеры. Какие-то из них были похожи на торчащие из пола палки – в лучшем случае с кольцами и жгутами, – другие едва не дотягивали до размеров средней машины. Одни стояли, намертво приделанные к полу, другие раскачивались и шатались, третьи и вовсе двигались сами: крутились, вращались. За одними тренажерами люди сидели, будто оседлав, к другим подходили, делали несколько нервных рывков и отбегали, как в страхе, – стоять и тяжело дышать, согнувшись. На каких-то тренажерах стояли, на других лежали, на третьих даже висели, пытаясь раскачать собственный вес.