Севастопольский блиц

Даже в Вене русского посла Александра Михайловича Горчакова наивежливейшим способом пригласили в Шербруннский дворец, где лично император Франц-Иосиф два часа обмазывал его толстым слоем меда с шоколадом. Одно дело – гавкать на Россию из-за спины англо-французской коалиции, и совсем другое – принять прямо в императорском дворце официальную и хорошо вооруженную делегацию во главе со страшным Артанским князем, которому сам черт не брат, а мальчик для битья. Кто не верит, может спросить у виконта Пальмерстона, как это бывает (пока русские с артанцами его не повесили). Помимо Вены, на задние лапки упали Берлин и Стокгольм, а Копенгаген даже робко потребовал, чтобы английские и французские флоты покинули Балтийское море. Робко – это потому, что там еще не стерлась память о бомбардировках британским флотом пятидесятилетней давности.

И в то же время нынешний канцлер (министр иностранных дел) Карл Нессельроде чувствовал себя в Санкт-Петербурге не одним из высших российских чиновников, а скорее «смотрящим» за русскими варварами от двора австрийского императора, и для работы в такой горячий момент не подходил категорически. Поэтому, как только энергооболочка доложила мне о соответствующих дипломатических демаршах (раньше, чем это по естественным каналом дошло до Лондона, Парижа и Петербурга), я немедленно связался с императором Александром Николаевичем по «портретной» связи и настоятельно посоветовал вызывать Александра Михайловича Горчакова из Вены в Петербург. Следовало сменить агента влияния сопредельной державы в богоугодном заведении на Певческом мосту (синоним тогдашнего российского МИД) на искреннего русского патриота. А Нессельроде – послом в Португалию: как-никак самая глухая периферия Европы, где должность посла – чистейшая синекура, без малейших карьерных перспектив и политического влияния.

Но по сравнению с мировой революцией все это были еще цветочки. Одновременно, почти сразу после налета на Виндзорский замок, стали открываться каналы в мир Русско-японской войны. Дама-Колдун говорит, что еще двое суток и после этого можно засылать первые разведывательные группы. Охренеть! А у нас еще и собаки не кормлены, то есть добры молодцы, вступившие в Единство после Бородинского сражения (Резервная армия генерала Багратиона) по-прежнему вооружены гладкоствольными ружьями образца 1808 года, а старые (первый, второй и третий) пехотные легионы – аналогами винтовки Бердана. А ведь при вступлении в двадцатый век все мое воинство поголовно должно быть вооружено супермосиными, пулеметами Мосина-Калашникова, автоматами Федорова и прочей соответствующей двадцатому веку стреляющей обновкой, ибо без этого оно не более чем пушечное мясо. С артиллерией немного полегче, в тысяча девятьсот четвертом году мои четырехфунтовки вполне еще адекватны, особенно если учесть увеличенные углы возвышения и новые термобарические снаряды улучшенной аэродинамики. Но к четырнадцатому году их тоже следует заменить все полностью. А тут еще соображение, что, судя по скорости открытия каналов, сам Небесный Отец лично прикладывает к этому определенные усилия, а потому вступать в бой нам придется немедленно, сразу с колес. Возможно, там близится момент, после которого выполнение задачи усложнится многократно, а некоторые возможности и вовсе канут в Лету.

А отсюда ситуация повышенного мандража. Где же мне взять пятьдесят тысяч винтовок, пять тысяч пулеметов и прочее необходимое вооружение, в то время как робокустарные мастерские «Неумолимого» способны изготавливать всего по сто стволов в день, причем неважно чего. Чтобы перевооружить пехотные части, им потребуется года полтора работы и усиленный сбор металлолома в расходники. Решение лежит на поверхности – на оборудовании «Неумолимого» необходимо делать только пулеметы, резко повышающие огневую мощь подразделений. А в остальном следует положиться на трофеи и отчасти арсеналы крепости^[29]. Одним словом, действовать придется по-наполеоновски – ввязываться в сражение в условиях острого цейтнота, а дальше полагаться на собственное тактическое мастерство и выучку войск.