Северянин (СИ)

          Потом разбирали еще несколько краж, пару драк и спор из-за куска земли. Все это время Норд подрагивал от нетерпения и волнения, незаметно изнутри покусывая щеку, чтоб отвлечься. А потом в границу суда вошел Ингольв. В этот момент Норду показалось, что у него внутри стрелу спустили с натянутой до предела тетивы — так ему легко стало. Теперь только лететь, только вперед, пробивая все преграды, раня недругов и расчищая дорогу к цели. Главное — в пути не сломаться.

          — Конунг наш, Хакон могучий, повелитель земель Норвежских, в дар отдал мне девицу. Все видели, каждый муж, что приглашен бывает в чертоги конунга, что девица та — моя. Мне, мне принадлежит. И каждый знает, что не должно чужое брать. Да только иноземец этот, что еще и в круг выйти боится, трясется сейчас, небось, как собака, не знаком, видать, с законами нашими, — улыбка на лице Норда стала шире: похоже, пламенную речь с Ингольвом просто-напросто выучили, и вряд ли он будет столь же красноречив, коли заставить его отвечать не заготовленными фразами. — Он взял женщину, ему не принадлежащую, взял прямо в палатах конунга, воспользовавшись его гостеприимством. Сделанное им не только меня оскорбляет! Он попрал то, чем славна Норвегия наша, то, чем сильна страна: властителя нашего, богами благословленного.

          Ингольв замер, тяжело дыша, а Норд вышел из толпы и, легко перескочив через веревку, стал перед судьями.

          — Слышу и я оскорбления в этих речах: в трусости меня обвинить желают, с псиной презренной сравнивают. Да только сам что за мужчина тот, кто за бабой своей приглядеть не может? — викинги захохотали, а на щеках Ингольва появились красные пятна. — Негоже других винить в том, с чем сам не сдюжил, — Норд сделал паузу и как-то так улыбнулся, что народу сразу ясно стало, что сказать хотел он. — Не смей винить в воровстве меня, ибо не вор я. Незачем красть то, что само идет к тебе. И уходит лишь из страха, что хозяин обозлится да накажет!

          На судей Норд не смотрел, может, они и были десницей правосудия, да только правила ей толпа — этим и нравилась Норвегия Норду: ничто не может здесь свершиться без народного одобрения, а управлять многими куда проще, чем одним человеком. Толпа — она глупа. Ей владеет лишь кураж и чувства, нет ни мыслей, ни разума. Вести на смерть орду проще, чем убедить дюжину в сущей глупости.

          — И все же, — с обманчивой ленцой спросил Торир, — есть ли правда в словах ярла Ингольва? Действительно ли ты посмел взять чужую женщину?

          Странное томное ликование наполнило Норда. Доказать подставу он не мог. Да и ни к чему оно ему было. Сказать, что тебе подстроил неприятности конунг, — самоубийство. А вот сыграть на том, что уже долго гложет души людей, — да, правильно. Поэтому Норд и не отрицает, что спал с распутницей Ингеборгой.

          — Чужую? Уж не знаю, сколь вообще принадлежит она кому, — Норд прикрыл глаза. Что ж, он знал, что путь к власти тонет в крови. И сегодня первые капли окропят дорогу эту. — Нет у шлюх хозяев.

          Гул и рокот прокатились по нестройным рядам норманнов. Слыть распутницей — одно. А быть названной так пред толпой, на тинге — смерть. Страшная, позорная, гадкая. Да только не время и не место сейчас Норду думать о спасении продажной девки.

          — Шлюх? — ничего лучше не придумав, громыхнул Ингольв.

          — Серьезное обвинение, — все так же отстраненно проговорил Торир. — Уверен ли ты в словах своих?

          Норд медленно обвел толпу внимательным взглядом, мазнул глазами по судьям и уставился на Ингольва. Ярл вздрогнул. Бледно-голубые кусочки льда подчиняли, замораживали тело и душу. Будто не человек глядел на него, а сам Улль** из Асгарда делами людскими полюбоваться решил.

          — Кто? Кто посмеет перед лицом Форсети зарок дать? Кто поклянется пред Браги***, что знает деву, разделившую со мной ложе, и что чиста она как снег первый? Кто знает Ингеборгу, что в доме конунга живет, и сказать посмеет, что тело ее недоступно и сокрыто от посягательств любых?

          Тишина накрыла площадь. Лишь тихое шуршание одежды да глухое бряцанье щитов еле колебали воздух. Это тоже нравилось Норду: благоговейного трепета перед богами, свойственного англичанам, в викингах не было. Зато страха — хоть отбавляй. Боги норманнов не добрые пастыри. Они не менее своенравны и жестоки, чем люди.

          — Что ж, — раздался тихий треск, — с Ингеборгой разберется тинг. Но снимает ли это вину с тебя?

          — Да, снимает ли это вину за оскорбление конунга? — подал голос Торир. — Описывая падшую женщину, упомянуть его дом.

          Норд набрал в грудь побольше воздуха, как перед прыжком в воду с обрыва. Что-то похожее на страх и восторг, владеющие его телом сейчас, он ощутил, когда Торвальд предложил ему сигануть в море с небольшого утеса рядом с громадой Киннаруддена. Опасно, немного безрассудно, но сулит такое, от чего нельзя отказаться.

          — Да разве правда оскорбляет?

          — Что? — подскочил идеальный викинг.