Северянин (СИ)

          — Эту головку сыра, этот хлебец и… мясо копченое брать будем или пройдем подальше и возьмем горячего? — не дождавшись ответа Тормода, Эрленд, расплатившись за сыр и хлеб, двинулся вглубь рыночной площади. Тормод поспешил следом, боясь потеряться, но налетел на кого-то:

          — Прости, я…

          — Тормод! — радостный, полный восторга восклик.

          Тормод вглядывается в знакомо-незнакомое лицо и оторопело спрашивает:

          — Ингигерд?

          — Тормод, Фрея-покровительница, Тормод, это ты, — захлебываясь эмоциями, тараторит девушка. — Думала: не найду. А вот, тут ты. Нашла. Жив! Жив!

          — Ты… ты почему здесь?

          — Ушла. Из деревни ушла. Все сгорело, и я ушла. За тобой, к тебе.

          Тормод непонимающе трясет головой, хочет спросить, что это значит, но не успевает:

           — Ты где потерялся? — выныривает из толпы Эрленд. Увидев его лицо, Ингигерд пораженно ахает и глупо хлопает светлыми ресницами.

          — Знакомую встретил.

          — Знакомую? — хмурится Хаконсон и окидывает Ингигерд придирчивым взглядом.

          — Ингигерд, господин, — робко представляется девушка.

          — Эрленд. Мы идем?

          — Ум… подожди, а? — просит Тормод и поворачивается к бывшей соседке. — Все сгорело, говоришь? Как же ты теперь? Где живешь? Чем занимаешься?

          — Я… живу у одной вдовы. Помогаю ей. Но… Тормод, с тобой что? Где ты… как…

          Тормод молча расстегивает плащ, прикрывающий ошейник. Ингигерд вскрикивает:

          — Но… но как же так? Что… ты должен бежать! Ты…

          — Ингигерд, успокойся, хватит. Со мной все хорошо.

          — Как так «хорошо»? Тормод, я… я так хотела тебя найти, думала, вместе по миру брести будем. Я ж теперь такая же, как ты, неприкаянная.

          — Нет. Нет, ты не такая, — Тормод сжал ладонь едва не плачущей девушки, — ты не такая. Красивой стала, прям как я говорил. Звездочка северная. Зачем ты, глупая, все кинула, вот скажи? Зачем? Замужем уже была бы, счастливая.

          — Да… кому я нужна, такая? У меня ж что есть, все на мне.

          — Держи, — Эрленд решительно сунул девушке небольшой холщевый мешочек, — бери-бери, пригодится. И слушай его, слушай. Возвращайся в деревню. Здесь — не лучшее место для юной девы без защиты.

          — Не нужны мне твои деньги, господин, не нужны! Ты, господин, лучше его отпусти! Тогда хорошо все станет.

          Эрленд посмотрел на Тормода. Он ж ведь отпустил бы. И сейчас, вздумал бы тот затеряться в толпе и пропасть, и в любой другой момент. Попросил бы, сам ошейник снял.

          — Ингигерд, возьми деньги и поблагодари. И… подумай о возвращении в деревню.

          — Хорошо, — всхлипнула юная красавица, — только… не уйду, пока снова тебя не увижу.

          — Договорились. Скажи, где живешь, я приду, как смогу.

          — У… вдовы Барна Кривого, на южной окраине. Спроси, там все знают.

          Эрленд сплюнул:

          — Да уж. Даже я знаю. Беги, девочка, беги.

          — Я… я пойду. Только пока не появишься, точно из города не двинусь! Я… я вот, — девушка выудила из складок на юбке маленькую резную фигурку волчонка, — ты мне подарил. Придешь — отдам. Забуду. Вот! — и метнулась прочь.

          — Дурочка влюбленная, — фыркнул Эрленд вслед Ингигерд.

          — Глупость.

          — Ну, почему же? — усмехнулся Хаконсон. — Вон как к тебе привязана. Зверушка-то, твоя работа?

          — Да… я и рассмотреть толком не успел. Может, и моя. Ты… спасибо тебе. Ну, что денег ей дал. Она…

          — Не благодари. Пустое. Только проследить надо, чтоб она убралась отсюда. Я ж правду говорю, не место ей здесь. Девчонка еще совсем.

          Тормод неопределенно тряхнул головой:

          — Есть-то будем?

          — А, да. Пошли за мясом. Я точно помню, где-то в том конце продают куски жарящейся прям там туши. Ум… вкуснятина.

***

          — Что? Доволен? — растрепанная, злая Аста сидела на разворошенной постели конунга и яростно потрясала разодранной сорочкой. — В этом могущество правителя Норвегии? Силой дев брать? — Хакон лениво повел плечом и отвернулся: его слова женщину совершенно не трогали. — Другого, видать, ничего не умеет владыка наш! Лишь грязными чреслами потрясать!

          Тут конунг не выдерживает и, развернувшись, бьет Асту по лицу.

          — Молчи!

          — А вот и не стану! Мерзкий, грязный! Сам уже всех баб не помнишь, с коими спал! Вонь, вонь преступлений наполняет твои покои! Боги накажут тебя! Не попадешь в Асгард ты, — хлесткий удар, и уже окровавленные губы продолжают: — Стенать тебе на берегах мертвых.

          — Кто силен — тот берет, кто победил — тот прав.

          — Думаешь, вечно сильным быть?

          — Я конунг, женщина, конунг!

          — Недолго остается тебе, попомни! Широко простирается терпение людское, подобно ветвям Иггдрасиля, только и ему предел есть.

          — И что будет? Что? Крестьяне, машущие вилами, ко мне пойдут?

          — Брюньольв, супруг мой пред людьми и пред богами, поведает всем, он не побоится…

          — А ты? Ты, дура, не боишься гнева моего?

          — Нет правды в гневе твоем, нет и страха у меня в сердце! А ты, конунг, трус. Трус! Дрожащий трус! Можешь брать, можешь притворяться сильным да бахвалиться этим, но никогда не тронешь то, что принадлежит могучему человеку!

          — Ничего не боюсь я, — зашипел Хакон, — ничего! Была бы мужем ты, уже бы мертвой лежала.

          — А ты не пугай! Ты докажи, удаль свою да бесстрашие яви, — пристально, въедливо глядя в глаза Хакону прошептала Аста.

          — Я покажу, покажу…

***