Северянин (СИ)

          Орм кивнул и вылетел вон, отдавать распоряжения. Норд расслабился: так просто и так сложно. Если он сейчас ошибся, годы труда и несколько жизней пропадут впустую. Торир заманит Олафа в ловушку. Норда и Торвальда убьют с горсткой взбунтовавшихся. Имена их канут в лету. Хакон останется конунгом. Торир — его другом и советником. Норд вздрагивает — такие мысли совсем не греют.

          Торвальд тоже беспокоится. Наклонился к самому уху Норда, тихо шепчет:

          — Олаф не успеет. Как же…

          — Теперь не важно, — Норд отбрасывает все сомнения. Поздно. — Тетива спущена, стрела в полете. Мы можем лишь следить, мишень — попытаться уклониться. Но с курса стрела уже не сойдет.

__________

* Бор — «рожденный», сын Бури.

** Бури — «родитель», красивый собою, высокий, могучий мужчина. Первый человек, возникший изо льда Нифльхейма, что лизала корова.

*** Ратная стрела — так скандинавы называли гонцов, разносящих весть о готовящемся походе, собирающих рать.

========== Глава 23 ==========

                  Почти привычно, почти неизменно. Сидеть за спиной конунга, быть его тенью. Никто не видит, никто не слышит. Тормод знает так много, так много может рассказать. Только вот желающих слушать нет. Порой Тормоду кажется, что Норд вообще забыл о нем. Уже не раз в рыжую голову приходила мысль просто наплевать на обещание и прирезать-таки Хакона. Но… Тормод и сам толком не понимал, почему до сих пор этого не сделал.

          — Что значит, разъяренная толпа идет на Медальхус?! — взревел конунг, выслушав доклад верного бонда. — Откуда она, Локи их всех пожги, взялась?

          Это казалось немыслимым: едва вернулись рабы, посланные за одной из красивейших женщин страны, и передали требование наглеца Орма получить Тору, его Тору, взамен жены, как примчался запыхавшийся Харальд. И весть принес он так же не слишком радостную: бонды восстали.

          Неповиновение Орма изумило и разозлило. Сама мысль о том, что конунгу можно ставить какие-то условия казалась дикой. Хакон уже хотел отправить своих людей покарать зарвавшегося бонда, как новая напасть заставила позабыть о строптивце.

          — Чего им надобно?

          — Они… — замялся Харальд, — они… они хотят тебя, господин, убить.

          — Зачем? В чем причина? Я откуплюсь. Нужно лишь вызнать правильную цену.

          — Боюсь… боюсь, не выйдет, мой господин. Они… очень злы. Идут драться, но не говорить. Больно не по нраву пришлось им похищение женщины Брюнольва, а потом еще и звезда Лундара… Нечем от такого откупаться, нечем… оплачивать горе и оскорбление.

          — Как смеешь ты! — замахнувшись, рыкнул Хакон, но не ударил.

          — Прости, господин, своего глупого слугу. Не ведаю, что такое болтаю.

          — То-то! Значит… месть?

          — Месть.

          — Власть не сохранить, но за жизнь побороться можно… Или за власть тоже? — теперь конунг разговаривал, скорее, с собой, чем еще с кем-либо. — Да, они попытаются атаковать с земли, из сердца страны. Но море, душа Норвегии, истинная жена любого норманна — пока мое. Пусть уже не один годок Эрленд заправляет моими кораблями, стережет мои фьорды, но стоит приказать… Позвать моего сына, быстро!

          Харальд выскочил в коридор, но почти сразу вернулся. Велел привести Эрленда какому рабу — тут же подумал Тормод. Но первым в покои конунга вошел отнюдь не Хаконсон. Низенький щуплый мужичонка неопределенного возраста был редким гостем в Медальхусе, но коли появлялся… Хакон застонал. Сколько еще бед уготовили ему боги в этот злосчастный день?

          — Мой конунг, мне сказали ты здесь, и я поспешил, но могу ли?.. — многозначительный взгляд на Харальда. Тот брезгливо поджимает губы: подобное недоверие отвратительно.

          — Говори!

          — На горизонте корабли.

          — Что?

          — Корабли. Драккары. На них не видно ни знамен, ни щитов. Мы не знаем, но… Торир предупреждал, что корабли Олафа могут пойти… скрываясь.

          — Отродья Локи! — Хакон впился пальцами в жесткие волосы, медленно покачал головой. — Только жизнь.

          — Окружили… — отчаянно выдохнул Харальд. — Что… что ты будешь делать, господин?

          — Отправлю Эрленда во фьорды, пусть встречает гостей.

          — За ним пойдет слишком мало людей… и драккаров. Они не…

          — Знаю! Знаю! Это не важно!

          «Они не…» Они не что? «Не выживут»! — догадка заставляет Тормода вздрогнуть. Конунг собирается послать сына на смерть.

          — Но что… куда подашься сам?

          — Уйду. Скроюсь. На время. Потом уплыву. Спрятаться от тупой оравы бондов я сумею. Ты, — пинок по ребрам Тормода, — давай собирайся!

          Тормод вскочил и кинулся складывать чистые рубахи конунга да штаны ровной стопкой на ложе.

          Тихий скрип, шутливое:

          — Отец, ты звал своего любимого сына? — просто кривляние, как обычно. Но Тормод почти уверен, что Эрленд и впрямь мечтает о родительской ласке. А сейчас горько. Оказывается, порой знать много — очень горько.

          — Да, готовься к немедленному отъезду. На наши земли хотят напасть. Ты поведешь корабли.

          — Кто? Когда?

          — Олаф, — плевок на чистый пол, — этот выкидыш иноземных шлюх, что мнит себя сыном величайшего правителя, первого конунга славной Норвегии, хочет захватить наши земли. Он должен умереть.

          — Я… понял. Только… отец, что за свара в городе? Говорят, сюда движется немалая рать!

          — Это… глупости. Ты разберешься с Трюггвасоном, я займусь бондами.