Северянин (СИ)

          — В чем дело? — подскочив, Норд кинулся туда. Ему на встречу выбежал Олаф. Держащий в руках голову Хакона.

***

          Тормод прикрыл глаза и привалился спиной к тяжелой балке. Вот. Теперь точно — конец. Увы, не прежней, а жизни вообще. Так глупо… так глупо и грязно. Те, кто его использовал для убийства врага, теперь собрались судить и казнить, как верного приспешника. И ведь не докажешь. Ничего не докажешь. Никто не поверит словам раба, что постоянно был при бывшем конунге, что преданно смотрел на своего господина и выполнял любое поручение. Почти пять лет провел Тормод у ног Хакона. Их теперь ничем не сотрешь. Для всех он теперь едва ли не продолжение Хакона. И завтра его голова будет красоваться рядом с пожелтевшими рожами конунга и его любимого ярла.

          На душе было погано. Тормод видел пару раз Норда. Тот отводил взгляд. Казалось, ему жаль. И стыдно, и горько. Но, почему-то Тормод не сомневался: тот предполагал такой исход. И это его не остановило. Да чего теперь-то уж? Тормод и сам чуял, что ничем добрым для него месть конунгу не закончится. Только тогда это не имело значения. А потом… потом Эрленд почти спутал нить его судьбы, так подергал, что чуть все не переменилось. Только Норны оказались упрямыми старухами — бодайся, не бодайся, все как положено свершиться.

          — За что тебя? — перед Тормодом плюхнулся на землю мелкий парнишка. Личико остренькое, любопытное, глаза распахнутые, блестящие.

          — За то, что раб, — мальчик нахмурился — не понял. — Раб Хакона.

          — Но… разве ты сам захотел?

          — Чего?

          — Ну, сам захотел его рабом стать?

          — Пфр… нет, конечно! Хотя… знаешь, а ведь можно и так сказать!

          — Зачем? Он тебе так нравился?

          Что за глупый ребенок! Тормоду даже стало интересно, сколько ему лет: слишком уж открыт и наивен.

          — Нет. Не нравился. Я его убить хотел.

          — Правда?

          — Угу.

          — Чего ж ты им так не скажешь? Они тебя похвалить должны будут.

          Тормод надломленно рассмеялся.

          — Нет. Им… не надо меня слушать.

          Это, как ни странно, мальчик понял.

          — Слушай… они ж все пьяные сейчас ой-ей как. Да и темно уже. Давай я тебя развяжу? Ну, ты и сбежишь. Жить все лучше, чем помирать-то.

          Мальчик зашарил по телу, видать нож найти хотел, но Тормод остановил его.

          — Погодь. Знаешь, недавно сражение на море было. Люди конунга бывшего с Олафом дрались. Слышал что?

          — Как не слышать? Был я там!

          — Врешь!

          — Да правду говорю, чего мне лгать-то?

          — А не знаешь… что с Эрлендом, сыном Хакона, стало?

          — Не знаю. Мы их имен там… не спрашивали, — с наигранной бравадой выпалил юнец. Подумал, решил спросить: — А какой он? Эрленд твой?

          — Какой? — Тормод задумался. Как описать человека так, чтоб несколько слов другого увидеть его заставить? Вспомнил, что сам при первой встрече подумал, что в глаза бросилось. — Красивый. Глаза у него такие…

          — Зеленые да? — Валп сразу вспомнил красавчика в море. — Темные-темные…

          — Видел?

          — Да, пожалуй.

          — Что с ним?

          — Мертв, — парень равнодушно пожал плечами, — а жаль, наверно. Хорош был.

          — Как? — побелевшими губами спрашивает Тормод.

          — Он… уплыть хотел. Спастись. Там ж… бойня была. Шибко мало у них воинов было. А Олаф… ну, Трюггвасон, главный который, в него румпелем и запустил. Тот и под воду.

          Валп таки нашел нож и потянулся к веревкам, удерживающим Тормода.

          — Не надо.

          — Что?

          — Теперь… неважно.

          Валп внимательно оглядел странного трэлла, да махнул рукой: не хочет человек жить, так не его это дело. Засунув нож в сапог, он побежал к костру добывать кусок мяса. Так и не поняв, что казнил приговоренного раньше назначенного.

***

          И море бывает милосердным. Порой холодная стихия дарует свое благословение, совершая, казалось бы, невозможное. Жаль только, никто не знает, как заработать его милость. Море не любит, когда ему дерзят, не принимает вызовов зарвавшихся — бездушно и беспощадно оно хоронит смелость и отвагу на своем дне. Но не признает соленая синь и слабаков, глуха она к молениям и хвалам. За бесчисленные века, что колышутся волны, не многие удостоились чести быть замеченным морем. Можно быть отпетым негодяем, с одинаково равнодушным лицом, убивающим и воинов в битве и плачущих младенцев в колыбели. А можно быть и чистым праведником, всю жизнь проведшим в благодеяниях. Морю все равно. Нет над ним Бога. Нет над ним власти.

          Но Эрленду повезло. Повезло так, что и поверить невозможно. Заледеневшего, избитого волнами, с огромной кровавой раной на голове, но живого его выбросило на берег. И не там, куда победителями ступили люди Олафа Трюггвасона, и не на безлюдную пустошь, а у крохотной забытой всеми богами деревушки, жителям которой и дела нет до конунга и всех его ярлов.

========== Глава 26 ==========

                  — Ты что творишь? Совсем из ума выжил? — зло сощурив глаза, Норд неотрывно смотрел на Олафа и, медленно наступая, практически шипел. — Сегодня все радуются, а завтра одумаются! Тебя же и злодеем сделают. Олафом Жестоким нарекут али и вовсе преступником считать станут. Закон, скажут, нарушил. Хакону уподобиться хочешь?

          Трюггвасон скривился и плюнул:

          — Чего такое бол…

          — Такое, такое! Ты, конечно, не жену крадешь, но тоже гадкое задумал.

          — Я не позволю ему жить!