Северная экспедиция Витуса Беринга

К середине октября большинство моряков были больны или немощны. Первая смерть случилась 24 сентября, когда «Волею божею преставился гренадер Алексей Третьяков цинготною болезнию»[233]. Следующая запись о смерти датируется 20 октября – «Волею божию умре камчацкой служилой Никита Харитонов», – но затем матросы стали один за другим умирать в темном, вонючем трюме, где стояли их койки. «Умирали не только больные, – писал Стеллер, – но и те, которые утверждали, что чувствуют себя хорошо, сдав вахту, падали и умирали от усталости. Небольшие порции воды, отсутствие сухарей и водки, холод, влажность, нагота, паразиты, страх и ужас были не самыми незначительными причинами»[234]. Вскоре после смерти Третьякова Ваксель объявил, что воды осталось всего пятнадцать бочек, причем три из них повреждены и протекают. День за днем моряки умирали с муками, застывшими на мертвых лицах; оставшиеся в живых поднимали окоченевшие трупы на палубу и выбрасывали бывших спутников за борт. Беринг страдал от лихорадки и лежал без сознания в каюте; его кожа больше напоминала высохшую шкуру, а взгляд расфокусирован. «Даже самое красноречивое перо, – писал Стеллер, – обнаружило бы, что неспособно описать наши страдания». Путешествие было полно «страданий и смерти»; никто не мог думать больше почти ни о чем и уже не надеялся на будущее.

28 октября снег и град ненадолго закончились, и, к своему изумлению, в тумане они увидели низкий, плоский остров с песчаным берегом всего в миле впереди. «Во второй раз, – писал Стеллер, – нам была оказана милостивая помощь Божия, ибо нам бы несомненно настал конец, окажись мы в таком положении на пару часов раньше, в темноте ночной, или даже сейчас, если бы Бог не разогнал туман. Можно вполне сделать вывод, что кроме тех островов, что мы видели, по нашему курсу там и тут есть много других, мимо которых мы прошли ночью и в туманную погоду»[235]. Стеллер, набожный, богобоязненный человек, которого еще не поразила цинга, был едва ли не единственным, кто относился ко всему происходящему со смирением и считал, что они еще могут выжить. Команда бросилась к штурвалу, чтобы отвести корабль от скал и берегов обратно к пенистым серым волнам неизвестного моря. Теперь они уже знали, что побережье Америки не уходит ровно на восток от островов Шумагина, а сворачивает к юго-востоку – и что прямая дорога домой не просто не самая короткая: она вообще невозможна. Хитрово предложил спустить лодку и высадиться на берег, чтобы поискать пресную воду. Стеллер писал, что испытал огромное облегчение, когда «прискорбное предложение» о высадке отвергли остальные офицеры, потому что «оставалось лишь десять немощных людей, которые, конечно, могли помочь, но были бы не в состоянии снова поднять якорь со дна». Так или иначе, вскоре поднялся очередной шторм, и если бы он застал их в лодке, то они, «бесспорно, нашли бы последнее пристанище в воде»[236].

Ваксель, как и Стеллер, каким-то образом сохранил силы, но он оставался одним из немногих, кому это удалось. Паруса были разорваны и истрепаны. Моряков, сохранивших достаточно сил, чтобы забраться на мачты, почти не осталось. Вскоре не нашлось даже людей, которые могли бы удержать в руках штурвал и управлять кораблем, и он «плыл, как кусок мертвого дерева, почти без всякого управления, и шел по воле волн и ветра, куда им только вздумалось его погнать»[237]. Ваксель продолжает:

Матросов, которые должны были держать вахту у штурвала, приводили туда другие больные товарищи, из числа тех, которые были способны еще немного двигаться. Матросы усаживались на скамейку около штурвала, где им и приходилось в меру своих сил нести рулевую вахту. Когда же вахтенный оказывался уже не в состоянии сидеть, то другому матросу, находившемуся в таком же состоянии, приходилось его сменять у штурвала[238].

Возможно, самым странным стало то, что Стеллер превратился из высокомерного академика в простого работника. В разгар эпидемии цинги, когда осталось всего человека четыре, у которых было достаточно физических и умственных сил, чтобы управлять кораблем, Ваксель «слезно умолял [Стеллера] помочь ему», и Стеллер стал работать «голыми руками» по мере своих «сил и возможностей, хоть это и не была моя епархия, и от моих услуг до катастрофы всегда отмахивались»[239]. Он прикусил свой язвительный язык и впервые за все путешествие подчинился морской иерархии, выполняя приказы офицеров, которых так долго презирал, и занимаясь «недостойным» его, как он раньше считал, ручным трудом.