Северное сияние

Лира сделала. Длинная стрелка тут же начала вращаться, остановилась, подвинулась, сова остановилась, проделывая четкую серию взмахов и остановок. Это было чудо такой силы и красоты, что Лира, участвуя в нем, чувствовала себя юной птичкой, учащейся летать. Фардер Корам, наблюдая с противоположного конца стола, отметил все места, где стрелка останавливалась, и смотрел, как маленькая девочка откидывает назад волосы и слегка закусывает нижнюю губу, как глаза ее сначала следят за стрелкой, но потом, когда её путь устанавливается, глядят куда-то на диск алетиометра. Хотя, не просто куда-то. Фардер Корам был игроком в шахматы, и он-то знал, как игроки смотрят на шахматы во время игры. Опытный игрок, кажется, видит на доске линии силы и влияния, и смотрит на сильные линии, игнорируя слабые; точно так же двигались глаза Лиры, в соответствии с каким-то сходным магнитным полем, которое она могла видеть, а он не мог.

Стрелка остановилась рядом с молнией, ребенком, змеей, слоном, и созданием, которому Лира не могла подобрать названия: вроде ящерицы с большими глазами и хвостом, обвитым вокруг ветки, на которой оно стоит. Время от времени стрелка повторяла эту комбинацию, пока Лира на нее смотрела.

— Что означает эта ящерица? — спросил Фардер Корам, нарушая ее сосредоточенность.

— Это не имеет смысла… Я могу увидеть, что она говорит, но, должно быть, неправильно понимаю. Думаю, молния означает гнев, а ребенок… я думаю, это я… Я как раз начинала понимать, что означает эта ящерица, но вы заговорили со мной, Фардер Корам, и я потеряла смысл. Видите, стрелка принялась блуждать по-старому.

— Да, я вижу. Извини, Лира. Ты уже устала? Хочешь прекратить?

— Нет, не хочу, — отвечала она, но ее щеки горели, а глаза сверкали. У нее были все признаки раздраженного перевозбуждения, обостренного долгим заточением в этой душной каюте.

Он выглянул в окно. Было почти темно, они проплывали последний отрезок внутренних вод, готовясь подойти к побережью. Огромные, покрытые бурой пеной просторы дельты реки ширились под безрадостным небом, достигая отдаленной группы топливных резервуаров, покрытых ржавчиной и паутиной труб, рядом с нефтеперегонным заводом виднелось широкое размытое пятно дыма, медленно поднимающегося вверх, чтобы слиться с облаками.

— Где мы? — спросила Лира. — Можно мне выйти, Фардер Корам, совсем ненадолго?

— Мы в водах Коулби, — отвечал он. — В дельте реки Коул. Когда доберемся до города, пришвартуемся у Дымного рынка (Smoke-market — из контекста можно назвать его Копченым рынком, что будет лучше — прим. Лагиф) и пешком отправимся в доки. Будем там через пару часов…

Но уже темнело, а кроме их собственной лодки, и направляющейся к заводу топливной баржи на просторах пустынного залива ничто не двигалось; а Лира была такой возбужденной и усталой и так долго находилась взаперти, что Фардер Корам продолжал:

— Ну, думаю, ничто не случится из-за нескольких минут на свежем воздухе. Не назвал бы его свежим; он вовсе не свеж, разве что когда с моря дует ветер; но, пока мы не подойдем ближе, ты можешь посидеть наверху и оглядеться.

Лира вскочила, а Пантелеймон сразу превратился в чайку, жаждущую расправить на просторе крылья. Снаружи было холодно, и, хотя она и была тепло укутана, Лиру вскоре начал брать озноб. Пантелеймон с восторженным карканьем вспорхнул с ее руки, описал круг, осмотрелся и стрелой помчался впереди лодки, оставив позади корму. Лира пришла в восторг, вместе с ним чувствуя, как он летит, и мысленно подталкивая его спровоцировать на состязание деймона старика-рулевого в обличье баклана. Но та его проигнорировала и сонно устроилась на ручке руля рядом с человеком.

На этом неприятном хмуром пространстве не угадывалось никакого движения, спокойствие этого простора нарушало лишь устойчивое пыхтение мотора и приглушенный блеск воды за кормой. Низко нависшие тучи не сулили дождя; воздух под ними был темен от дыма. И только стремительное изящество Пантелеймона вносило немного жизни и радости.

Когда он вышел из пике, сверкая на сером фоне своими широкими белыми крыльями, с ним столкнулось и ударило что-то черное. Он завалился набок, трепеща от боли и шока, и Лира закричала, внезапно почувствовав эту боль. К первой присоединилась еще одна небольшая черная штуковина; они двигались не как птицы, а как тяжелые и целенаправленные кувалды, и издавали при этом гудящие звуки.

Пантелеймон падал, пытаясь уклониться и добраться до лодки и протянутых в отчаянии рук Лиры, а черные громилы продолжали впиваться в него, гудящие, шумящие и кровожадные. Лира уже была к безумию от ужаса Пантелеймона и своего собственного, но вот что-то мелькнуло мимо нее и поднялось в воздух.

Это была деймон рулевого, и пусть она выглядела тяжелой и неповоротливой, но полет ее был сильным и стремительным. Она повертела туда-сюда головой — взмахнула черными крыльями, сверкнула белизна — и черная маленькая штуковина рухнула на просмоленную крышу каюты к ногам Лиры, и в этот же момент на ее вытянутые руки опустился Пантелеймон.