Северный крест

Во всякомъ случаѣ, изъ германца изливаетъ себя тамошнее и люциферовское, даже если онъ только что и говоритъ, какъ о здѣшнемъ (Ницше – яркій тому примѣръ). Въ частности, потому бытіе мое всегда воспринимается какъ чуждое и неродное (въ частности, мой «Послѣдній Кризисъ», о коемъ еще будетъ рѣчь далѣе, – насчетъ національной принадлежности сей вещи сказать что-либо крайне затруднительно; но ясно то, что въ этомъ отношеніи это помѣсь греческаго, германскаго, испанскаго, съ малою щепоткою русскаго). Русское для русскаго есть живое и едва ли не единственно живое. Меня было заразили однажды сей (и только сей) русскостью, и то нашло откликъ въ душѣ, вклинившись въ трещину души, и пустило было корни: до времени, временно, скорѣе на мигъ даже; но прививка русскаго побѣга къ германскому древу оборачивается смертью перваго и не даетъ плодовъ; недолгое сіе время вспоминаю какъ нисхожденіе и какъ самоуниженіе. Русскіе люциферическое называютъ шутливо «сверхчеловѣческимъ», люциферіанцы русское – убогимъ. Правда – въ синтезѣ, во всеединствѣ – не въ разрозненныхъ частяхъ Четырехъ (но безъ вѣяній Яхве и Аримана): Четырехъ, о коихъ глаголала Дѣва и коихъ я говорю въ своей статьѣ «Rationes…». – Такъ я разсуждаю (философствую ли – сіе виднѣе "философамъ"). Продолжу: русское означаетъ приматъ чувствъ, сильныхъ чувствъ (хорошо, если чувствъ высокихъ и чистыхъ); германское означаетъ смѣхъ надъ чувствами и боль и счастье Я раскаленнаго, ненавидящаго Мы. Германское здѣсь, конечно, мужское, русское, конечно, женское. Русскій народъ есть народъ языческій до сихъ поръ. И язычество въ нёмъ сильно настолько, что оно издревле подмяло подъ себя христіанскіе догматы, Христово ученіе, и растворило его въ себѣ, убравъ суть ученія, а также самого Христа въ темный уголъ и оставивъ на свѣту лишь языческій пантеонъ (Матронушку, Ксенію, Любушку, Николу Угодника и пр.) во главѣ съ Богиней-Матерью, Богородицей, да магическіе ритуалы, вродѣ окунаній, троекратнаго крестнаго знаменія и пр., и пр. И языческое есть, конечно, болѣе интуитивное, слѣдовательно, болѣе бабье. Сказанное не означаетъ, что духъ Христа слѣдуетъ искать на Западѣ: онъ растворенъ въ сердцахъ немногихъ (равно въ нѣмцахъ Эккегартѣ, Лютерѣ, Беме или же въ русскихъ – Достоевскомъ (въ его кн. Мышкинѣ), Бердяевѣ, Мережковскомъ и пр.; но послѣдніе три суть подлинно русскіе, и сіе къ Россіи новой отношенья не имѣетъ).

Если А.И. Герценъ опредѣлялъ николаевскую эпоху какъ «удивительное время наружнаго рабства и внутренняго освобожденія», то нынѣ наоборотъ.

А вотъ что говорилъ Н. Бердяевъ о русскомъ:

"Русскій народъ не хочетъ быть мужественнымъ строителемъ, его природа опредѣляется какъ женственная, пассивная и покорная въ дѣлахъ государственныхъ, онъ всегда ждетъ жениха, мужа, властелина. Россія – земля покорная, женственная. Пассивная, рецептивная женственность въ отношеніи къ государственной власти – такъ характерна для русскаго народа и для русской исторіи. Это вполнѣ подтверждается и русской революціей, въ которой народъ остается духовно пассивнымъ и покорнымъ новой революціонной тираніи".

"Очень характерно, что въ русской исторіи не было рыцарства, этого мужественнаго начала. Съ этимъ связано недостаточное развитіе личнаго начала въ русской жизни. Русскій народъ всегда любилъ жить въ теплѣ коллектива, въ какой-то растворенности въ стихіи земли, въ лонѣ матери. Рыцарство куетъ чувство личнаго достоинства и чести, создаетъ закалъ личности. Этого личнаго закала не создавала русская исторія. Въ русскомъ человѣкѣ есть мягкотѣлость, въ русскомъ лицѣ нѣтъ вырѣзаннаго и выточеннаго профиля. Платонъ Каратаевъ у Толстого – круглый. Русскій анархизмъ – женственный, а не мужественный, пассивный, а не активный. И бунтъ Бакунина есть погруженіе въ хаотическую русскую стихію".

"Русская исторія явила совершенно исключительное зрѣлище – полнѣйшую націонализацію церкви Христовой, которая опредѣляетъ себя, какъ вселенскую. Церковный націонализмъ – характерное русское явленіе. Имъ насквозь пропитано наше старообрядчество".

"Русскій народъ хочетъ не столько святости, сколько преклоненія и благоговѣнія передъ святостью, подобно тому какъ онъ хочетъ не власти, а отданія себя власти, перенесенія на власть всего бремени".

"Россія – страна неслыханнаго сервилизма и жуткой покорности, страна, лишенная сознанія правъ личности и не защищающая достоинства личности, страна инертнаго консерватизма, порабощенія религіозной жизни государствомъ, страна крѣпкаго быта и тяжелой плоти".

"Россія не любитъ красоты, боится красоты, какъ роскоши, не хочетъ никакой избыточности. Россію почти невозможно сдвинуть съ мѣста, такъ она отяжелѣла, такъ инертна, такъ лѣнива, такъ погружена въ матерію, такъ покорно мирится со своей жизнью. Всѣ наши сословія, наши почвенные слои: дворянство, купечество, крестьянство, духовенство, чиновничество, – всѣ не хотятъ и не любятъ восхожденія; всѣ предпочитаютъ оставаться въ низинахъ, на равнинѣ, быть "какъ всѣ". Вездѣ личность подавлена въ органическомъ коллективѣ".