Северный крест

Миллер едва приметно вздохнул, оглядел зал. Из знакомых заметил Вонсянского. С этим человеком ему не хотелось здороваться самому. Гукасов – издатель довольно неглупой, умеренной во вкусах газеты. Поль Валери[45] в сопровождении какого-то жиглявого молодца с томным взглядом и узкими, будто нарисованными на лице ниточками усиками. Скоблин с женой – мадам Плевицкой. У Плевицкой на глаза опущена вуалетка. Лицо у Скоблина – мрачное и какое-то обреченное. Что будет с этими людьми через пять лет, через десять?.. Узнать бы!

Пахло дешевым одеколоном, цветами и нафталином.

Миллер почувствовал, как виски его сдавила боль.

Через пять лет ни его самого, ни генерала Скоблина не будет в живых. Плевицкую, сидящую за решеткой, станут переводить из одной тюрьмы в другую, надеясь спасти от болезней, сжирающих ее надсаженный организм. Еврейка Рубинштейн из-за угроз фашистов переедет в Лондон.

Лондон Ида посчитает пригодным для обычной жизни, для походов в магазины и редкого отдыха на скамеечке где-нибудь в Трафальгарском сквере, но не для сцены. Ида не знала, как обосновать здесь собственное появление на сцене, что сделать, чтобы на нее пришла публика, не знала, как лондонская публика вообще отнесется к ней, и на сцену не вернулась.

Когда началась Вторая мировая война, она на собственные деньги открыла госпиталь и работала в нем обычной медсестрой, ухаживала за английскими и французскими солдатами, получившими ранения в боях. Впоследствии одна газета написала, что «глядя на изображения томной, изысканной, надменной красавицы Иды, в это невозможно было поверить».

Но что было, то было, из песни слов не выкинешь.

Та же газета написала, что после войны Ида Рубинштейн вернулась в Париж, приняла католичество и поселилась на юге Франции, в Вансе, где эта «забытая и друзьями, и врагами, старая усталая женщина» вела жизнь «уединенную, затворническую». Роскошного парижского особняка, охраняемого пантерой, украшенного сшитыми из золотой парчи, золотыми занавесами, «японскими скульптурами, пыточными инструментами из Сенегала, африканскими тканями и самурайскими мечами» у нее уже не было – особняк сгорел, его черный, обугленный остов вызывал слезы, сад высох, павлинов съели голодные немцы во время оккупации, обезьяны разбежались. Жизнь здесь остановилась.

Умерла Ида от сердечного приступа в 1960 году, о смерти ее сообщила лишь одна провинциальная газета, опубликовав маленькую, всего в несколько строк заметку.

Кто из присутствовавших – в том числе Миллер и его жена – на спектакле в роскошном театре, где Ида Рубинштейн должна была танцевать болеро на столе, плотно заставленном едой, мог бы даже предположить, что эту блестящую танцовщицу ждет такой конец?

Зал часто взрывался аплодисментами, в этом грохоте, издаваемом крепкими ладонями, было сокрыто что-то от битвы, от грохота пушек, от победных криков солдат, идущих в наступление.

– Тата, ты довольна, что мы побывали на этом спектакле Иды Рубинштейн? – осторожно спросил Миллер жену, когда они уже возвращались из театра в такси и подъезжали к дому.

– Да, – однозначно ответила жена.

Больше они ни о театре, ни об Иде Рубинштейн, ни о нравах парижской публики не говорили.

* * *

Кольцо вокруг Миллера сжималось, он его уже чувствовал лопатками, затылком ощущал пристальные острекающие взгляды, сверлящие его спину, – от них по хребту пробегал противный холодок, а сердце неожиданно начинало биться медленно и тихо, виски сжимала ознобная боль.

Наталья Николаевна первой почувствовала неладное.

– Эжен, может, нам поехать на юг Франции, к морю, немного отдохнуть?

– Если уж и ехать к морю, то только на север, в Нормандию. Море на севере – это настоящее море, а не лохань с теплой водой, из которой поят коров.

В ответ жена укоризненно покачала головой.

– Ты огрубел, Эжен!

– Жизнь такова, милая моя Таточка… Невольно становишься грубым.

– Тебя окончательно добила работа. – Наталья Николаева вздохнула.

– Да, Тата, – согласился он с ней. – Я тут пробовал воевать с «внутренней линией» и вынужден был отступить. Я потерпел поражение.

– Почему?

– «Внутренняя линия» мне не подчиняется.

«Внутренняя линия» – это была довольно сильная структура, созданная в самом организме Русского общевоинского союза, а если быть точнее – контрразведка. Приемы, которыми пользовалась «линия», были типичными приемами контрразведки.

Руководили «внутренней линией» разные люди, в том числе и генерал Шатилов, сделавшийся на старости лет вздорным и очень желчным, и генерал Скоблин, а после того как они не справились с контрразведкой – сам Миллер. Но и у Миллера тоже ничего не получилось. «Внутренняя линия» была этакой «вещью в себе», государством в государстве, совершенно не подчиняющимся законам РОВСа. В конце концов, Миллер махнул на эту структуру рукой.

И напрасно это сделал.

– Распусти «внутреннюю линию», – посоветовала Наталья Николаевна, – это же обычный отдел с обычной структурой… Перекрой финансирование, и «внутренняя линия» сама по себе перестанет существовать.

– Не могу. – Голос у Миллера сделался жалобным.