Северный крест

Что же касается самого Миллера, то если ему доведется в какой-нибудь будущей жизни вновь прожить свое прошлое, он проживет его совсем не так, как прожил и, несмотря на одуряюще вкусные пироги, на дружбу с англичанами и редкостный речной жемчуг, добываемый в Северной Двине, ни за что не поедет в Архангельск, не позволит сделать из себя закладную карту, на которую меняют другие карты – произошло ведь это в игре, правила которой Миллер знал лишь частично.

Беспокойство, прочно сидевшее в нем, не проходило, оно, наоборот, усилилось. Работа в голову не шла, спешные дела, которые он должен был обязательно завершить до встречи, отложены в сторону, все казалось незначительным, мелким, даже противным – от работы хотелось отвернуться. Хотя ее было много, так много, что впору было впасть в отчаяние.

Словно некие дощечки с письменами, он начал перебирать, перекладывать в мозгу, который на миг представился ему этаким хранилищем, свои заботы. Каждая из этих «дощечек» была связана с каким-то походом, который надо было совершить, с поездкой в «присутствие», с переговорами. Одну за другой эти дощечки он откладывал в сторону – ни одна из забот не могла вызвать такого сильного беспокойства, гнетущего состояния тревоги, в котором он сейчас находился.

Неожиданно Миллер подумал о Скоблине. Генерал-майор всегда вызывал у него чувство уважения. Скоблин был командиром знаменитого Корниловского полка, потом – начальником корниловской дивизии. Воевал он хорошо, был награжден… Неожиданно Миллер подумал о том, что именно визит Скоблина родил в нем это гнетущее беспокойство.

Он сел за стол и взял в руки лист бумаги.

У Миллера издавна, еще с той поры, когда он был начальником штаба Московского военного округа, завелась привычка: в пиковых ситуациях, в предчувствии опасности, оставлять на рабочем месте конверт с записочкой, в которой сообщал, что, мол, я собираюсь пойти туда-то и туда-то, встретиться с теми-то и теми-то людьми… Детская эта, конечно, предосторожность вызывает у иных людей улыбку, но, как оказалось, действует безотказно: много раз Миллер испробовал этот метод и на любую встречу ходил без опаски.

Из кармана пиджака достал «вечное перо» – золоченую авторучку с толстым наконечником – и аккуратным почерком написал на бумаге несколько строк.

Прочитал написанное, остался доволен – не сделал ни одной поправки. Бумагу запечатал в конверт и отнес в соседний кабинет к генералу Кусонскому[47], начальнику канцелярии РОВСа.

– Павел Алексеевич, не сочтите за труд, возьмите это письмо и храните его некоторое время. До моего возвращения… – увидев удивленные глаза Кусонского, Миллер поспешил добавить: – Не подумайте, что я сошел с ума, просто это мера предосторожности. Если со мной что-то случится, вскройте конверт, и вам все станет ясно… Спасибо, Павел Алексеевич.

Провожаемый все тем же удивленным взглядом начальника канцелярии – Кусонский так и не произнес ни слова в ответ, Миллер вышел из кабинета, придя к себе, сложил бумаги, лежавшие на столе, в аккуратную стопку, Миллер словно бы перед долгой разлукой приводил в порядок свои дела и через двадцать минут покинул здание РОВСа.

До улиц Жасмэн и Раффэ идти было недалеко.

Миллер неторопливо шагал по тротуару, помахивая тростью-зонтом, – хоть и солнышко светило в Париже, и птицы галдели, как летом, а в любую минуту небо могло потемнеть и на землю пролиться мелкий холодный дождь: на дворе-то стоит осень. Но пока светило солнце, Миллер любовался им, ловил его лучи, подставлял лицо, с нежностью поглядывал на каштаны.

Недаром люди называют Париж городом-праздником и считают, что он стоит мессы. Париж стоит многих месс.

Недалеко от перекрестка, где Миллер должен был встретиться с генералом Скоблиным, располагалось несколько доходных домов, которые советское посольство арендовало для своих сотрудников. Там же была устроена и советская школа, пока пустая – с началом занятий в этом году посольские педагоги запаздывали – по «техническим причинам». Все это никак не встревожило Миллера и даже не навело на какие бы то ни было пространные мысли…

Недалеко от перекрестка Миллер увидел Скоблина. Тот приветливо махнул рукой.

Рядом со Скоблиным стоял человек в дорогом сером костюме, в шляпе, с тросточкой – настоящий парижский пижон.

«Не может быть, чтобы такой хлыщ работал в германском посольстве, – мелькнуло в голове у Миллера, и он невольно замедлил шаг, – слишком уж нафабренный… Будто дамочка… Немцы обычно знают меру».

Скоблин вновь приветливо махнул Миллеру рукой. Тот оглянулся – не идет ли кто следом? Человек, который шел за генералом, – в таком же костюме, что и собеседник Скоблина, поспешно отпрянул к каштану, растущему посреди тротуара, мгновенно встал за темный ствол. Миллер ничего не заметил, и на сердце у него отлегло.

«Скоблин же совсем не обещал, что встреча состоится здесь, на углу двух улиц, на вольном воздухе, – подумал Миллер, – он обещал, отведет совсем в другое место – встреча состоится там».