Северный крест

Тревога – штука такая, что может, подобно электричеству, насытить колючими ощущениями, опасностью все пространство. Ни Крутов, ни Рунге, ни сам Лебедев, ни Кислюк не знали, что с ними будет завтра-послезавтра, потому и чувствовали себя так беспокойно, неуверенно. Такое бывает со всеми, психология есть психология… Человек – существо уязвимое, каким бы кремневым характером он ни обладал.

– Да, кок у нас – талант, – запоздало согласился с Кислюком командир миноноски.

Городом еще и не пахло: по правому борту миноноски тянулся угрюмый темный сосняк, над которым кружились вороны, ни жилья, ни людей не было видно, но вот неожиданно среди сосен поднялся острый ровный шпиль Свято-Троицкого собора, и Рунге доложил командиру:

– Игорь Сидорович, подплываем к Онеге.

Лебедев наклонил голову и щелкнул кнопками перчаток:

– Приготовиться к бою!

Словно откликаясь на команду лейтенанта, вдалеке послышался задавленный, едва различимый треск – в городе стреляли.

Кислюк присвистнул и произнес с усмешкой:

– Нас встречают по высшему разряду. – Он достал из кармана темный, хорошо отшлифованный камешек, подкинул его в руке.

– Что это? – спросил Рунге.

– Талисман. Чтобы нам повезло, Иван Иванович. Гранат. Вообще, еще гранат называют камнем честности – ни одни хитрец, если в кармане у человека лежит гранат, не сумеет его обмануть.

– Вот не знал.

– У северных народов вообще все камни делятся на хорошие и плохие, все без исключения, хорошие помогают человеку жить, плохие гробят его. – Кислюк достал из кармана яркий квадратный кремешок. – Вот это, например… Это очень хороший камень. Сердолик. Отводит от человека злых духов, оберегает от ссор и колдовства, очищает мозги – голова работает как часы. – Кислюк опустил камень в карман, достал еще один – небольшой зеленоватый катыш, украшенный мелкими разводами. – Это – нефрит, камень, который придает человеку жизненные силы.

– Не знал, что ты коллекционируешь камни.

– Не все. Только очень немногие. Добрые и имеющие силу.

– Какой камень самый сильный?

Кислюк неожиданно усмехнулся, облик его сделался зубастым, хорошо защищенным от невзгод, от дурного глаза и напастей.

– Бриллиант, – ответил он.

– Очень дорогой камень.

– Зато обладает бесценным качеством – притягивает к хозяину деньги. Еще – обеспечивает долголетие. Недаром бриллиант называют «царем камней».

Стрельба в Онеге усилилась.

– М-да. Мы нарисовались очень кстати, – сказал Рунге.

Кислюк вновь усмехнулся.

– Без нашей миноноски ни одна драка не обходится.

С моря к онежскому берегу подошли две баржи, которые тянули чумазые портовые буксиры, на палубах барж стояли пушки. Пушки рявкали одна за другой, подпрыгивали и изрыгали пламя, снаряды ложились на берегу, взметывали под самые облака столбы желтоватой, перемешанной с песком земли.

– Однажды для нас это очень плохо кончится, – сказал Кислюк.

– О плохом – не надо, – попросил Рунге.

– В таком случае прошу прощения, – вежливо извинился Кислюк и, громко топая каблуками по железу палубы, побежал к артиллеристам, разворачивающим в сторону берега пушку, освобожденную от цепей, с ослабленной проволокой. – Ребята, что же вы разворачиваете орудие, как корыто для свиньи? – прокричал он на ходу. – Это же пушка, артиллерийское орудие, а не таз для мытья картошки!

Кислюк уселся в небольшое железное креслице, предназначенное для наводчика, и призывно щелкнул пальцами, будто капельмейстер, дирижирующий оркестром:

– Снаряд, пожалуйста!

Низенький пухлощекий матрос, совсем еще юный – на плотных розовых щеках у него гнездился веселый золотистый пушок, – проворно засунул снаряд в пушечное нутро, щелкнул замком:

– Готово!

Мичман пригнулся к прицелу, поработал колесом, выправляя ствол, и, выкрикнув «Залп!», потянул ремешок выстрела.

На берег с воем ушел первый снаряд.

– Следующий снаряд, пожалуйста! – с убийственной вежливостью, словно бы дело происходило на балу, попросил Кислюк.

Матрос быстро и ловко подал второй снаряд, загнал его в пушечный ствол и, громко лязгнув затвором, доложил:

– Готово!

Ахнул второй выстрел. Снаряд темной бултыхающейся тенью прорезал пространство и накрыл примыкающую к реке площадку, на которой суетились небольшие, похожие на муравьев человечки – восставшие солдаты Онежского полка.

С моря, из самого центра безбрежного серого пространства также донесся раскат, за ним – второй. Это били пушки, стоявшие на баржах.

– Еще снаряд! – потребовал Кислюк, и матросик поспешно подтащил к орудию небольшую, но увесистую чушку, загнал ее в ствол.

– Выстрел! – скомандовал сам себе мичман.

Городская площадь, по которой стрелял Кислюк, расцвела светлыми светящимися дымами. Пулемет, державший под прицелом всю улицу – бил он часто, кучно, не давал возможности высунуть носа из-за домов, сдерживал десантировавшихся с мониторов солдат, – умолк.

Мичман привстал на сиденье, огляделся. Он искал новую цель.

Из города донеслось слабое, сплющенное расстоянием «Ура-а-а!».

– Снаряд, пожалуйста! – потребовал Кислюк, вновь садясь в неудобное кресло наводчика – он засек острый злой огонек, выплескивавшийся из темного чердачного оконца одного из домов.