Северный крест

Юный матрос поспешно подал снаряд, загнал его в горячий пушечный ствол, плюющийся дымом и сгоревшей краской. Кислюк, мастер своего дела, завращал рукоять колеса, направляя орудийный ствол прямо на чердачное окно, потянул ручкой за ремешок – снаряд прошел мимо; Кислюк выругался, не стесняясь матросика, шея у него напряженно покраснела, белыми оставались лишь мочки ушей, вернул ствол назад, поправил его по высоте другим колесом, потребовал снаряд, прицелился и просипел натуженно:

– Залп!

Пушка отплюнулась пламенем, светящийся снаряд унесся в город, просвистел над несколькими крышами, прошел в нескольких метрах от окошка, из которого бил пулемет, и растворился в сыром вязком от дыма воздухе.

Через несколько секунд до миноноски донесся далекий глухой взрыв. Кислюк с досадою поцокал языком, попросил матросика:

– Еще снаряд, пожалуйста!

Матросик стремительно, будто пружина, метнулся к ящику со снарядами, загнал в ствол очередную чушку.

– Готово!

Кислюк, не отрывая глаз от окуляров, энергично завращал рукояти наводки – вначале одну, потом другую, – замер на мгновение и, скомандовав себе «Залп», выстрелил.

Спина у него дернулась и согнулась – движение было красноречивым, Кислюк с досадою покачал головой: снаряд опять прошел мимо.

Умолк пулемет только после четвертого выстрела. Спалив впустую третий снаряд, Кислюк крякнул, будто мужик, одним махом осушивший четверть хлебного вина, согнулся еще больше, шея у него стала совсем красной, с полминуты мичман занимался тонкой работой и лишь потом скомандовал, обращаясь к матросику:

– Снаряд, пожалуйста!

Матросик послушно подал снаряд.

– Готово!

Громыхнул выстрел, лица людей обдало едкой кислой вонью, матросик, хватив этого взвара с избытком, захлебнулся, закашлялся, словно в припадке, снаряд со свистом проткнул пространство и вломился точно в чердачное окно.

Пулемет вынесло наружу через пролом в крыше, на лету у него отломились оба колеса – плоские, как щитки, самодельные, некрасивые – унеслись в разные стороны, следом из пролома выбросило изжульканное, смятое в тряпку тело стрелка…

Мичман откинулся от окуляров, бросил победный взгляд на город и довольно потянулся.

– Фейерверкер! – зычно выкрикнул он, призывая к орудию наводчика. – Занять свое место!

Орудие продолжило стрельбу.

…К вечеру Онега была взята, а через пару дней от остатков мятежного полка очищен и весь район.

Всего в операции по очистке со стороны Миллера приняло участие шестьдесят офицеров и сто солдат. Отборная воинская часть, участвовавшая в подавлении мятежа, получила название Волчьей сотни[21].

* * *

Поручик Чижов вывел остатки двух отрядов к реке. По дороге на него пробовали навалиться красные, но Чижов умело организовал защиту и каждый раз сбрасывал противника в топь. Двигаться можно было только по бревенчатому настилу – слишком много встречалось болотистых мест, которые невозможно было пройти без настила…

Когда лес разредился и впереди завиднелся простор – река была близка, это она расчистила себе пространство, – на колонну Чижова налетел красный отряд.

Поручик быстро сообразил, как надо действовать – выставил два пулемета, людей уложил за бревна настила и длинными очередями отогнал красноармейцев к реке, потом бросками, швырнув вперед сразу несколько групп, стараясь, чтобы одна группа страховала другую, достиг воды. Красноармейцы поспешно исчезли в лесу.

– А где же мониторы, господин поручик? – подступил к Чижову лишаистый круглоголовый солдат. – Куда они подевались?

Чижов, усталый, небритый, сидел на пне и держал на коленях карту.

Солдату – это был Федька Дроздов – поручик не ответил: сам не знал, где находятся мониторы с миноноской. Судя по тому, как упала вода в реке, корабли побоялись оставаться в сомнительном месте, отошли вниз. И отошли, видимо, на несколько километров, раз сюда наведался целый красноармейский отряд.

На глаза поручику попался Андрюха Котлов, выглядевший в серой солдатской толпе белой вороной – слишком уж выделялась его черная матросская форма с широкими клешами и блином-бескозыркой, – Чижов шевельнулся устало, позвал Андрюху:

– Матрос!

Котлов поспешно вытянулся перед поручиком, козырнул – это понравилось Чижову, не признающему расхлябанности, вольности, анархии, неподчинения: как историк он хорошо знал, что всякое войско, где нет дисциплины, всегда проигрывало свои сражения, и потери у таких вояк бывали гораздо больше, чем у других. Одобрительно кивнув, Чижов испросил:

– Куда могли уйти ваши корабли, матрос?

В глазах Андрюхи возникли растерянные тени, метнулись в одну сторону, в другую…

– Если бы я знал, ваше благородие, – он покосился в мутноватую рябую воду, – скорее всего, отлив согнал их на более глубокое место.

Поручик вновь кивнул и отпустил матроса. Засунув карту в полевую сумку, скомандовал сиплым севшим голосом:

– Даю тридцать минут отдыха, после чего идем дальше. Все слышали?

– Все, – прозвучало несколько голосов в ответ.