Северный путеводитель для новых русских иноков

Нынче у нас практически лето. Даже и не верится, что всего месяц назад этим же самым числом топтал еще смерзшийся пополам с грязью снег… и вот так: из мороза непосредственно в жару. Странно, конечно – но весна в ее климатическом смысле теперь отсутствует напрочь. И сразу – обострение, и уже хочется немедля под ветерок… и утренний кофей стынет невероятно долго. А когда холодно – наоборот, остывает сразу, не успеваешь даже согреться толком. Парадокс практически! Хотя что – зима, да, немного прохладно, ветрено и сыро, но и только. Ты же сам всегда говорил – одевайся теплее, и всех делов. Как всегда верно, еще бы дети не болели, и машину примерно со второй половины третьего месяца надоедает чистить. И Орион хранит нас с октября по апрель, стоит лишь слегка задрать голову и немного оторваться от реальности и суеты…

В этот сезон не получится поехать, скорее-то всего – семья, работа, то, се. Тянет, конечно – но пока не настолько. А главное… это странное чувство… я писал уже, и напишу еще, наверное, тысячу раз – странное, очень странное. Прав брат Мефодий со своею выдуманной «этнологией», и, как всегда он любил изящно выражаться – «вырванные из привычного социо-культурного контекста…» Все ерунда, чистая игра воспаленного разума – кроме одного. Эти места пусты без нас. Как пространство, из которого выдернули время, и осталась лишь холодная система координат. И мы – пусты без них… да, банально, но пусть так – как тело, из которого вынули душу.

Странное, странное чувство. Я – БЫЛ – ТАМ, и еще, если милостиво Проведение – непременно буду… но смотришь – и не видишь, ищешь – и не находишь, хотя точно знаешь, что именно тебе нужно, и пытаешься почувствовать – но не чувствуешь ровным счетом ничего. И встречаешь на улице, но не успеваешь догнать, хлопнуть по плечу и окликнуть по имени – как исчезает, не оставляя даже тени после себя. И все равно…

Вечер опускается на Город… зной отступает. И возвращается братия, как водится, усталая, но довольная. И ты говоришь – «Ну что, пора… идешь?» И я спрашиваю – «Куда? Ну, так-то – идем, конечно!» И ты отвечаешь, загадочно улыбаясь:

– Ты все увидишь сам…

И Мефодий Галлахер, скрестив под собою ноги, как всегда, сосредоточенно пересчитывает наличность, и брат его Ибрагим, преодолевая леность и кряхтя, подымается. И я спрашиваю:

– А успеем?

– Здесь Север. Летом здесь – некуда торопиться…

И мы спускаемся на улицу, и бредем неспешно, и брат Мефодий исчезает, затем возникает с блаженной улыбкой предвкушения… и я пытаюсь угадать, какое у него сегодня настроение. Да, так и есть – поровну. Знаменитая его куртка, в которую без особых усилий и лишнего звона вмещается четыре бутылки вермута «красного крепкого» либо «крепкого красного», да, сегодня пополам, и он подмигивает мне.

И уже – самое подножие Пророческого Холма. Первые впечатления – самые верные и самые яркие, но здесь – ровно наоборот: чем дольше смотришь, тем больше видишь, и тем яснее понимаешь, хотя и все менее можешь осознать, что же именно.

И поднимаешься шаг за шагом, и примятая трава пружинит под ногами, и Холм – будто бы дышит вместе с тобой…

И уже – на самой вершине, и вдруг стихает грохот дискотеки аборигенов, хотя ты и понимаешь, что грохочет все так же, просто это ты сам теперь – слышишь совсем другое… и каждый выбирает себе место, кто-то один, кто-то рядом.

Озеро успокаивается. С утра еще гулял ветер, и даже вспыхивали то там, то сям белые барашки, но теперь – тоже тихо. И светло – все еще как днем. Это Север.

И солнце, солнце плывет почти горизонтально, словно бы раздумывая, садиться ему сегодня, или нет, и пусть этот вечер продолжается вечно. И Мефодий в волнении вырывает пробку, и прикасается первым, и молча передает дальше.

И солнце, солнце! И даже начинаешь веришь в то, что оно на самом деле почти такое же большое, как и наша Земля…

И – краски. Тысячи небесных цветов, от инфра до ультра, потом миллионы, а потом – бесконечное множество, сперва счетное, затем иррациональное и трансцендентное, безумный спектр, время останавливается, иначе мы просто не успеем, но мы видим их все, один за одним. И все-таки – все ниже и ниже, и касается наконец горизонта, будто осторожно пробует его на ощупь, и Озеро принимает его, и святая вода его будто вспыхивает от невероятного жара. И каждый – видит свое, и о чем-то своем думает, но словно бы и все вместе, и об одном и том же.

И – короткий миг отражения, когда сравниваются верх и низ, прошлое и будущее, сон и явь, совершенное и совершённое, то, что было всегда, и то, чего уже никогда не будет. И мы сидим, не в силах оторваться, и все такое прочее, и вот уже, наконец-то, постепенно темнеет, совсем ненадолго. Это – Север. Летней ночью здесь некуда торопиться.

Я не знаю, зачем я пишу все это, ты же знаешь все гораздо лучше меня – но я все равно скажу тебе: отныне не случилось такого дня, чтобы Я – БЫЛ – ТАМ – и не увидел заката с Пророческого Холма…

Ну вот такие дела, Прохор, если коротко. Май. Практически – лето. Месяц, когда оно бывает одновременно уже так далеко – и уже так близко.

Остаюсь вечно твой…»