Северный путеводитель для новых русских иноков

– А вот так. Например, давно уже пора завтракать, а за хлебом еще, как я вижу, никто спуститься не сподобился… и так выходит, что никто в целом мире, кроме тебя, сегодня не сделает этого…

– Почему?

– Потому что всем остальным попросту лень, и они тут скорее с голоду помрут! – загоготал Мефодий и принялся, не отрывая спины от матраса, натягивать и зашнуровывать кеды, – Привыкай, в общем. Пошли!

(Из «Жития равноподобного и преконгруэнтного Петрова»)

«…встретились мы тогда с Фимой в пятницу вечером. Взяли там, посидели, поговорили, обсудили то да се. И сижу потом я, значит, в воскресенье вечером – завтракаю…»

(Из материальной части Ордена, писанной Мефодием Галлахером)

«Несмотря на все естественные идейно-стилистические разнообразия и расхождения, в среднем день нового русского инока начинается примерно одинаково. После короткого, беспокойного сна он кое-как продирает глаза и с нарастающей тревогой определяет свое место в этом лучшем из миров. Определив же, несколько успокаивается. Встает и неторопливо бредет к ближайшему источнику влаги. Обнаружив таковой, долго всматривается в знакомые черты лица. Затем умывается, по желанию либо необходимости – бреется. Параллельно с этим из глубин подсознания начинают выбираться воспоминания о прожитом дне. О совершенных подвигах, об открытых и познанных истинах, о преодоленных соблазнах и данных Проведением пророчествах и указаниях, и о других подобного же рода душевных и духовных свершениях. В этот момент настоящий новый русский инок начинает испытывать непреодолимое чувство гордости как за своих сподвижников, так и за себя персонально (последнее – в особенности). «Да! – с уверенностью говорит он сам себе, – Тысячу раз да. Других таких парней, пожалуй, что и не сыщешь в целом свете…»

Далее адепт Движения следует на кухню, либо же иное помещение, приравненное к или заменяющее. Долго изучает содержимое холодильника, хотя изучать там, как правило, решительно нечего. Со вздохом и грохотом ставит сковородку на огонь, жарит пару яиц (но не до состояния солдатской подошвы, как это любит брат Ибрагим – Прим.авт.), съедает, тщательно обтерев остатки краюхой хлеба. Пьет кофей. Тут-то и подступает к нему – Искушение…

«Ляг, полежи, отдохни денек, – коварно нашептывает оно, – Сходи в киоск за газеткой, почитай не торопясь, разгадай кроссворд, телик посмотри. Поживи хоть один день как нормальный человек, сбрось напряжения мышечное и нервное, подвиги-то никуда не денутся, ты и вона сколько уже наворотил… все равно же земля круглая, а жизнь впереди – вечная…»

Но решительно ставит железную кружку на стол. Шумно втягивает носом воздух. Вытирает руки о новые тренировочные штаны. И мысль, мысль, всего одна, но зато самая верная, захватывает все его существо: «Пора, брат! Что бы такого еще сотворить сегодня во имя и благо счастья отдельно взятого человечества?! Я готов!..»

– Ты готов или нет? – переспросил Мефодий, наконец-то зашнуровавшись и вытряхивая какой-то рюкзак. – А то Ибрагимушка и впрямь кеды в угол с голодухи задвинет! Задвинет, но все равно не пошевелится!

– Я готов.

И мы спустились вниз.

Город… я узнал его сразу! Хотя нет. Ничего, ничего похожего на сны, ни единой картинки… Времена переплелись и остановились. Хотя так бывает, и в первый раз все кажется совсем иначе, чем потом… Тарахтящий трактор, грузовик с болтающимся сзади ведром, отчаянно звенящим на каждой выбоине так называемой «дороги», аборигены, неспешно и гордо плывущие по своим делам, шелест молодой листвы… и все-таки – это был он. Единственный на всей Земле…

Крохотный магазинчик при пекарне, вдвоем уже не развернуться толком.

– Доброго здоровьичка, теть Маш! – восклицает Мефодий.

– Твоими молитвами, Мефодьюшка, – ответствует та и выставляет на стол лоток с буханками, и прямо жар идет от них, и сводящий с ума запах, и кажется, что если пальцем надавить – легко продавишь до самого стола.

– Тччч! – говорит Мефодий, – Аккуратнее! И вправду очень горячий.

И осторожно перекладываем в рюкзак, и тепло по спине, даже сквозь рубашку.

И опять – Город…

Май

(Из письма Прохору Шакьямуни)

«Любезный мой Прохор, здравствуй!