Северские земли (СИ)

- Ох, Тит, Тит… Совсем ты одичал у себя в лесу. Ревизские сказки тоже я веду – староста у нас неграмотный. Да впишу, впишу, не сомневайся. Нам у князя сказали не чиниться и всех вписывать, кто приблудится. Оно понятно почему – вечная наша беда. Землицы у нас много, а взять её некем. Люди – самое главное богатство. Потому и велено: если кто приблудный захочет в податные вписаться – не препятствовать, подходить с лаской, отводить землю и вписывать имя и родичей в ревизскую сказку. Всякие бродяги и беглые, конечно, либо всё про себя врут, а если кто почестней, те сразу так говорят – пиши, мол, Иваном, а родни своей я не помню. Таких так и вписывают – «Иван, не помнящий родства».

Он повернулся к Лушке:

- Ты ж, красавица, небось тоже родни своей не помнишь?

Лушка, закутавшаяся в платок так, что одни глаза наружу торчали, молча отчаянно замотала головой.

- Ну вот! – почему-то даже немного обрадовался угадке батюшка. – Как я и говорил. А записать-то тебя как?

- Записать? – почему-то хрипло повторила Лушка и зависла. Потом, сообразив, ответила. – Записать Анфисой можно.

- Ну просто отлично! – ещё больше обрадовался поп. – Даже не Марья. А сына твоего как запишем?

- Сына?

- Сына, сына… Э максимис эд минима[2], как говорили римляне.

[2] A maximis ad minima (лат.) - от большего к меньшему; от большого к малому.

- Ну это… - Лушка совсем растерялась. - Младенца можно и Глебом вписать.

- Можно! Можно и Глебом. – утвердительно кивнул батюшка. – Княжий тёзка, значит, будет. Ещё ко мне дела есть?

- Нам бы это… - опять замялся Тит. – Пацана бы посмотреть.

И егерь, мекая и бекая, пересказал недавнюю эпопею с обменом подменыша. Батюшка выслушал всё с каменным лицом, хотя внутри себя, Ждан был готов поклясться в этом, ржал как конь.

- Ну что ж, - кивнул он, когда Тит завершил дозволенные речи. – давай, знающий ты человек, этого лешачьего соблазнителя, посмотрим на него.

Он взял кулёк у Лушки, и очень пристально посмотрел Ждану в глаза.

Никогда в жизни Ждан не испытывал ничего подобного. Это было… Это было похоже... Пожалуй, больше всего это было похоже на сканирование – у переселенца было полное ощущение, что в течении нескольких минут внутри него, пусть деликатно - но покопались.

- Что вам сказать, - заявил батюшка, вернув младенца Лушке. – Я, конечно, завтра в церкви ещё на всякий случай окроплю его святой водой, лишним не будет, но в целом…Он, без всяких сомнений, человек, и зла в нём нет. За это не волнуйтесь. Вот только...

Он повернулся и посмотрел Лушке прямо в глаза. Оказалось, эти весёлые васильковые глаза могут быть и такими.

Страшными, как жало направленной в лицо стрелы.

- Ты мне ничего рассказать не хочешь? – спросил настолько негромким и ровным голосом, что Лушка чуть не описалась.

Она прямо с лавки бухнулась на колеи и с мукой в голосе закричала:

- Не могу я!!! Не могу я так, здесь! Не моя это тайна! Завтра на исповеди всё расскажу - как на духу.

Глаза у священника погасли – как будто арбалет со взвода сняли.

- И то верно! – прежним весёлым голосом сказал он. – Давайте ложиться, что ли? Утро вечера мудренее.

***

К исповеди Лушка пошла последней. Около часа в опустевшей церкви она, глотая слёзы, рассказывала о своей сломавшейся навсегда жизни.

Выслушав до конца и ни разу не перебив, священник отпустил ей грехи, а потом, закончив обряд, опустился, как она, на колени и спросил – лицо в лицо, глаза в глаза:

- Знаешь, Лукерья, как меня зовут?

- Нет, - смущённо призналась та. – Вас по имени никто при мне называл ещё.

- Это не страшно, - успокоил её поп. – Позже узнаешь, имя моё всё село знает. А фамилию мою знаешь?

Лушка молча покачала головой.

- А фамилия моя – Адашев. – почему-то грустно сообщил батюшка. – Семён мне совсем дальний родич был, седьмая вода на киселе. Я его и не видел никогда, слышал только. То, что мальчик – дворянин, я сразу понял, еще когда он у тебя на руках был – Дар подсказал. Но едва не убил я тебя вчера потому, что свою кровь в приблудном младенце увидел. Кто ж знал…

Он поднялся, отряхнул рясу и пошёл к двери. Потом обернулся и будничным тоном сказал:

- Мне церкву запирать надо.

Лушка, охнув, подхватилась и кинулась к двери.

- Постой! – остановил её поп. Потом подошёл поближе и негромко сказал:

- В ваше дело я не полезу. Не потому, что боюсь, а потому, что толку не будет – меня там как клопа раздавят. Ничем не помогу, только хуже сделаю и вас раскрою. Моё положение сейчас не сильно от вашего отличается – иначе бы меня в этом Богом забытом приходе не прятали.

Он опять вздохнул, да не грустно, а как-то горько, и добавил:

- Ты, Луш, поезжай на кордон. Живи там, ничего не бойся, так и впрямь лучше для всех будет. Старосте я всё правильно обскажу, так, как надо. Тит – хороший мужик, его не пугайся. Ну и я, если что, чем смогу – помогу.

И старый священник открыл дверь, выпуская новую прихожанку.

Глава 21. «Детство, детство, ты куда бежишь, детство, детство, ты куда спешишь?»