Съевшие яблоко

Он робко сделал шаг вперед. Прошел в зал, коротко и неуверенно обернувшись. Мезенцев его не останавливал, а напротив отвернулся: так, будто его не волновало куда войдет, что посмотрит или возьмет в руки Ян.

Мальчик сначала робко, а потом все смелее и смелее осматривал жилище. Зал, кухню, ванную, комнату Мезенцева, снова зал. И ни на что не получал неодобрения. К его удивлению каждый раз, когда он оборачивался, Мезенцев только посмеивался и даже не пытался сделать замечание.

Через час мальчик бегом носился по всей квартире. Открывал шкафы и снимал с полок книги, проверил сколько шагов в длину спальня, а сколько зал, какого цвета кафель в ванной и как брызгается кран в душевой кабине. Все было важно: чем пахнет, где лежит, сколько каналов в телевизоре и что видно из окна. Почему на полках так много дисков с музыкой и где у Мезенцева словари по-английскому. Где тут делать уроки, а куда разложить учебники.

Все было новое, интересное. Все можно было брать, трогать, рассматривать, будь то умывальные принадлежности в ванной и бритва, стопка полотенец или рабочие бумаги Мезенцева. И ни на что ему не говорили "нельзя" или "соблюдай порядок". И от этого мальчику разом становилось и жутко и весело. Все в этой квартире было хорошо.

А самым хорошим то, что это была квартира Мезенцева — самого лучшего взрослого на свете.

56

Детский восторг оказался заразен: веселился Ян — веселился Мезенцев. Играл с ним, дурачился, спорил. И испытывал ни с чем не сравнимое чувство полноты жизни. Находя что-то упоительно радостное в совместном походе в магазин, в вечернем споре о часе отбоя, в покупке кучи малозначительных, но остро-необходимых вещей — вроде большой коробки цветного, непонятно из чего сделанного, печенья и нескольких пар детских носков.

А в понедельник утром он с треском провалил первый тест на родительскую ответственность. Они опоздали на электричку. Вроде бы Мезенцев предупредительно накинул полчаса на пробки, поставил будильник. Но на платформу приехали в последнюю минуту и он едва успел втолкнуть мальчишку в вагон и сунуть ему его громоздкий рюкзак, прежде чем пригородная электричка тронулась.

На работу Мезенцев тоже явился с опозданием, пытаясь отдышаться, будто не ехал в машине, а бежал бегом.

Кондратьев хмыкнул.

— Забрал? — неопределенно спросил он и медленно, с раздумкой пожал протянутую руку.

Мезенцев, не вникая в суть вопроса, покивал и принялся поспешно шарить по столу, одновременно пытаясь выложить из портфеля две толстые мохрящиеся папки с текущими делами:

— Забрал-забрал. Степаненко не приходил еще? — лицо и вся его поза выражали крайнюю степень озабоченности.

— Нет, а должен был?

Мезенцев, найдя, наконец, то, что искал, но так и не сняв куртку, принялся собирать со стола прозрачные, сплошь покрытые стикерами и надписями файлы и одновременно делать пометки внизу на исчерканном листе:

— Сегодня тринадцатое, у нас суд в первой половине дня, если он опять не явится, я уже не знаю что делать…

Еж, не спуская улыбки, откинулся на стуле, с таким интересом глядя на Мезенцева, будто видел того впервые:

— Ну так завтра узнаешь забыл или нет. — И помолчав чуток будто невзначай добавил, — сегодня двенадцатое.

Мезенцев замер с занесенной ручкой, потом кинулся торопливо просматривать ежедневник. И только убедившись, что Кондратьев прав, облегченно упал в кресло:

— А мне, понимаешь, что-то в машине стрельнуло, что сегодня суд, а я и дело-то не листал, — он с шумом выдохнул. — Совсем голова кругом, на электричку с утра чуть не опоздали — вот все и кувырком.

Кондратьев кажется такого ответа и ожидал:

— Ну-ну. — Он неспешно достал папку с каким-то из своих дел, раскрыл, а потом снисходительно хмыкнул, — парень-то доволен?

Простодушное лицо Мезенцева тут же разгладилось от озабоченных морщин:

— Счастлив. Это он вчера так бесился, что будильник как следует не поставили.

— Ну а ты как думал? — Кондратьев хмыкнул и в этом хмыканье Мезенцеву явственно послышалась насмешка, — они такие. Все нервы растеряешь, пока за электичками гоняться будешь.

Мезенцев только отмахнулся:

— Уймись. Я же не крокодила в ванной завел. Миллионы людей растят детей и ничего справляются как-то.

— Ну-ну. А мне соседи раз рыбок оставили, — задумчиво принялся качаться на стуле Кондратьев. — Я их два раза всего не покормил, а они взяли и сдохли.

Мезенцев не понял шутит тот или нет. Но задумчивый взгляд и уклончивая полуулыбка Кондратьева начали его раздражать. Молодой человек предпочитал, чтобы его не пичкали туманными намеками, а сказали в лицо:

— Чего ты ерничаешь, все за пацана меня держишь. Что я тебе мальчик, нотации читать? — неожиданно для самого себя поднял он голос. Назревал спор. — Хочешь что-то сказать — говори!

Но сказал бы Еж или, что вероятнее всего, отшутился — Мезенцев так и не узнал. Их прервала открывшаяся дверь.

За ней, дыша промозглым осенним ветром и дорогим парфюмом, возвышалась титаническая фигура.

Кондратьев не удержал недовольной гримасы и поднялся. Кто его знает, что за дело он там вел, но наверняка основания не любить отца Николая имел.