Съевшие яблоко

Когда же Никита встал ей навстречу целый и невредимый от непомерного чувства облегчения у Елены Станиславовны потемнело в глазах. Слезы затуманили взгляд пеленой и слова полицейского доносились до нее как с того света.

Впрочем, пережитое волнение дало себя знать почти сразу. Едва только она переступила порог родной квартиры, как пошатнулась и схватилась за обувницу. И ведь что странно, впервые за много лет она и правда почувствовала колотье в левом подреберье. Правда, не была уверена сердце это или только следствие одышки.

Но скорую вызвали. Плохая кардиограмма еще сильнее расстроила Елену Станиславовну, но она махнула рукой, напрочь отказавшись от госпитализации. К тому моменту она уже несколько оправилась от первого испуга и до матери наконец дошли слова полицейского. А именно: ее дорогой сын был то ли участником, то ли свидетелем пьяной поножовщины в каком-то грязном кабаке, полном алкашей и гастарбайтеров. И его вместе с ними привезли в полицию! Задержали!

И отчетливо показалось, что такого невыносимого позора ей не пережить.

Нет, Елена Станиславовна даже не ругалась на сына. Поначалу у нее не было на это сил. Она лежала и смотрела в потолок.

Все три дня он понурый и притихший сновал вокруг ее постели, принося лекарства, чай и еду, к которым мать не притрагивалась. А она молчала. Ей впрочем очень даже хотелось все высказать и начать кричать, визжать, лупить по щекам. Все ему объяснить, рассказать. Но вот как раз при мысли, что ей предстоит объяснять слова вставали у Елены Станиславовны комом в горле. Потому что при одном только виде сына перед ней всплывали все картины его страшного будущего, все, что она успела передумать, представить и примерить на него за прошедшие бессонные ночи. И женщина принималась плакать, не в силах выдавить ни звука. И ни одной ночи не спала, сидя на кухне, рядом с бутылкой корвалола и проливая горькие слезы в вафельное полотенце.

На третий день, едва мальчик ушел в школу, Елена Станиславовна не в силах больше бездействовать, решительно оделась и направилась туда же.

Из разговора с классной выяснилось, что о произошедшем, а точнее об участии в нем Никиты ни директрисе, ни педагогическому составу ничего не известно. И Капитолина Елисеевна уверила, что и не станет известно. Однако, огорошила новостью: школа в курсе участия в происшествии какой-то девочки. Сама Елена Станиславовна в отделении эту Романову не заметила. Но теперь сложила два и два и, придя ко вполне определенным выводам, нашла виноватого.

После чего, вымолив, выпросив адрес кинулась поговорить с приемным отцом девочки. Иначе было нельзя.

Придя по указанному адресу Елена Станиславовна несколько удивилась, что подъезд оказался приличным и чистым. Ведь она отчетливо представляла себе с какой семьей ей придется общаться. Увидев раз эту Романову, она все про ту поняла. Да и несколько сухих, нехотя брошенных Капитолиной Елисеевной фраз вполне дополнили образ и дали возможность сделать выводы. А выводы были неутешительные. Да и какая вообще семья могла быть у девицы, которую в четырнадцать лет забирают в полицию?

Но ради сына Елена Станиславовна была готова на все — набрала в грудь воздуха и решительно нажала на звонок. Который нетерпеливо повторяла еще дважды прежде, чем дверь распахнулась.

Открыл уже немолодой мужчина гренадерского роста, с серьезным интеллигентным лицом, обрамленным небольшой бородкой. На нем была вязаная, несколько женская кофта и уютные войлочные тапочки. Подслеповато щурясь сквозь очки, он вопросительно уставился на женщину:

— Вы к кому?

Даже из коридора было видно, что квартира там чистая, обеспеченная и вычищенная до зеркального блеска. Елена Станиславовна чуть опешила. Меньше всего она ожидала встретить интеллигентного старика.

— Вы отец Лизы Романовой? — голос ее прозвучал несколько неуверенно.

Старик смешался:

— Нет, я опекун, видите ли… — он замялся, заговорил сконфуженно и будто съежился, утратив величавость осанки. — А вы из органов опеки?

Он то краснел, то бледнел и даже не предложил войти внутрь. Но очевидно из-за рассеянности, а не по недостатку такта и воспитания. Мужчина прятал глаза и не находил себе места.

Елена Станиславовна взглянула на него и все для себя поняла.

— А родители? — тон ее приобрел безапелляционную резкость и даже невольную брезгливость. И сама себе ответила, не дожидаясь, когда он решится, безжалостно отрубив, — спились.

А по одному только выражению лица поняла — угадала. Мужчина окончательно стушевался и размяк, щеки его стали бледными и обвислыми, как у старого спаниеля. Хотя сам мужчина оказался совсем не настолько стариком, как померещилось с первого взгляда. Скорее выражение лица придавало ему какой-то болезненный вид.

Елена Станиславовна бросила на него уничижительный, лишенный сочувствия взгляд.

— Да вы хоть знаете, что она вытворяет?

Тот ничего не ответил, неопределенно повел плечами и залился краской стыда. Не трудно было догадаться, что ничего он не знал. А если и знал, то что мог слабый, расшаркивающийся перед всеми интеллигент поделать с такой оторвой.