Сезон крови

Комната накренилась и расплылась, могучие блюзовые аккорды Роберта Джонсона смазались и задребезжали эхом, его стонущий голос, распевавший об идущих по следу адских гончих и безустанном бегстве от Дьявола, звучал так, будто доносился до меня из дальнего конца туннеля.

Опьянение уступило место чему-то вроде сна, и призраки прервали молчание и стали подсовывать мне картинки из прошлого, спутанные, как кадры в бесовском диапроекторе.

За занавесом, разделявшим настоящее и прошлое, я увидел Томми сидящим на большом булыжнике в лесу Поттерс-Коув. На том же камне, у которого мы собирались многие годы. Томми, с обычной его всезнающей усмешкой и… Мне понадобилось какое-то время, чтобы припомнить, какого цвета у него были глаза. Как я мог забыть такую простую вещь? Серые. Я припомнил, что глаза у него были светло-серые. Он сидел на камне, смотрел на меня сверху вниз и улыбался, солнечные лучи пробивались сквозь кроны деревьев и разливались вокруг его светлых волос и бледного лица ангельским нимбом. Он смотрел на меня с этого булыжника, как какой-то лесной принц, и улыбался. Но теперь, после его смерти, в этой улыбке, как и за ней ничего не было. Кровь медленно капала из-под его волос и текла по щеке. Он казался безучастным.

Он сидел, истекая кровью, а мы с Тони прислонились к основанию булыжника и пили пиво из одной банки на двоих, обнимаясь по привычке всех молодых любовников, что так отчаянно цепляются друг за друга. Дональд со своей банкой в руках стоял в нескольких футах от нас, смеялся и болтал с Бернардом. Бернард, куда моложе, чем я его помнил, в форме, такой же поддельной, как и он сам, рассказывал байки о морпехах и своем преждевременном возвращении, пил пиво и смеялся вместе с остальными. Мы тогда собрались на старом месте, чтобы отметить возвращение Бернарда, и прихватили с собой пару упаковок пива, как делали много лет подряд. Тогда мы уже понимали, что этот раз может быть последним; мы повзрослели и больше не могли, как в старшей школе, проводить субботние вечера в лесу с выпивкой.

Рика с нами не было, он все еще сидел в тюрьме. Бернард поднял банку в его честь – сжимая ее в руках, которые всего несколько месяцев назад убили двух молодых женщин в Нью-Йорке, которые резали и увечили, придерживали головы, срезая с них куски плоти, и скрещивались, играя с мертвыми телами.

А теперь он играл с нами, притворялся все тем же безобидным и неприметным Бернардом, который глотал пиво и гадал о будущем, как и мы все. Он был уже не просто мучителем и насильником – он стал убийцей, безжалостным дикарем, совершавшим обряды и приносившим жертвы каким-то своим темным богам. Наверняка был какой-то знак, какой-то намек, который мы упустили.

Даже в мире видений и нашептываний все это казалось таким нелепым.

Томми, сам к тому времени давно мертвый, наблюдал за нами с булыжника. Его волосы стали красными. Кровь все быстрее лилась из разбитого черепа, сплошным липким потоком сбегала по груди. Он перевел взгляд на тот участок леса, неподалеку отсюда, где Бернард – еще моложе того, что стоял сейчас с нами, – надругался над Джулией Хендерсон.

Джулией, которая много лет спустя прячется в темной квартире – серебряные крестики на окнах, повсюду разбросаны библии и пустые шприцы, в воздухе стоит вонь разогретого героина – и отчаянно хватается за ошметки здравого смысла и благополучия. Таскает подносы в закусочной, вечно поглядывая на дверь; торопливо, склонив голову, бежит по району; покупает в грязных переулках и на пустынных углах наркоту; боится, что вот-вот за ней снова явятся демоны, надеется вовремя добежать до квартиры, до своего убежища, крепости и гробницы, где ждет, расчесывая исколотые руки, Эдриан.

Постепенно из теней возникает Джулия: ночная рубашка задрана до пояса, тело медленно раскачивается поверх изможденной фигуры Эдриана. Тот лежит под ней на постели, закатив глаза в героиновом опьянении, с его губ срываются взрывы одурелого смеха вперемешку с невнятными подбадриваниями.

Она изгибается сильнее, двигается быстрее, прижимается все теснее, и из ее глаз начинают течь слезы, как равномерные капли дождя перед настоящей грозой. Обхватив себя руками, она извивается, как будто внезапно оказалась в объятиях невидимой смирительной рубашки. Слезы текут все обильнее и в конце концов затопляют ее выпученные и дикие глаза, обесцвеченные навеянным злыми духами безумием; глаза, которым довелось увидеть ад вблизи.

Падающие капли стали тиканьем часов, и я понял, что вновь начался прежний кошмар. Я последовал за Джулией в пространство между реальностью и тем, чему следовало оставаться лишь в воображении.