Сезон охоты на единорогов

Юрка коротко махнул по глазам запястьем. Вроде не было слёз, а жест такой ранимости и боли, что самому сердце сжало. Но мальчонка тут же слабо усмехнулся и разжал кулаки. Огляделся и вздохнул:

— Недетская сказка, Борислав… И недетские игрушки.

И, закрыв глаза, распластал руки над травой. Напряглось лицо, ярче загорелись веснушки, и рыжая чёлка накрыла нахмуренный лоб, пока вздрагивали над миром тонкие ладошки.

Замерев, я смотрел, как нежно расцвечивается в яркие цвета жизни травы, как распрямляются листья и стебли, как в мгновения ока завязываются бутоны и с едва слышным треском раскрываются мелкими цветами. Как летят со всех сторон бабочки. И птицы садятся на ветви ближайших деревьев, голося на своём, птичьем, о совершаемом чуде.

Выдохнув и опустив руки, Юрка резко поднялся с места и ушёл в дом, не оглядываясь. И для меня это был знак — Чуда верил в свою силу настолько, знал, как ей пользоваться так крепко, что ему не требовалось проверять результат своего маленького волшебства. Вот такой ребёнок-вед, творящий вещи, которые на моей памяти не всякий взрослый мог сделать.

А я вдруг понял, что к рубанку обратно меня не тянет. Я сидел в круге сочной травы, тронутой белым бисером мелких цветов. Надо мной кружились мотыльки и бабочки — белые, голубые, жёлтые, разноцветные, словно мозаика. Воздух был насыщен запахом озона, словно после очищающего ливня с доброй грозой. И хотелось просто закрыть глаза и замереть, погружаясь в себя, в единение с этим маленьким островом жизни — сильной, яркой, совершенной.

Так меня и нашёл Женька.

Он вышел из дома, угрюмо осмотрел мир, прислушиваясь к каждой его струне. И только после того, как убедился в безопасности, медленно подступил к моему маленькому мирку цветения и жизни. Неуверенно потоптался, привлекая к себе внимание. Но я не был склонен упрощать ему жизнь — сидел, привалившись к стене сарая и прикрыв глаза.

Он знал, что я его вижу. Я знал, что он это знает. Так кому важнее разговор? Вот такая недетская сказка.

Женька решился, подступил и сел рядом. На меня не смотрел, я на него, впрочем, тоже.

— Юрке тяжело, — наконец сказал он.

Я в этом не сомневался.

— Он очень мал для своей роли, — продолжил Женька. — Обычно веды получают силу уже в сознательном возрасте, а на него дар Силы свалился ещё когда он за собой толком ухаживать не мог… Крёсты изъяли его из детского дома, вывезли туда, где могли и ограничить его возможности и огранить их. И даже они признавали, что это сложно. Юрка очень силён.

Он замолк в ожидании ответной связи, и я откликнулся, не открывая глаз:

— Я заметил.

Женька кивнул, что принял, и продолжил:

— По силе он должен быть ведущим для большого отряда воинов, мыслителем и владетелем духа идущих следом, может быть, даже старшим ведом школы или Храма. Но по возрасту он — ещё сопляк, не знающих простых вещей. Он не умеет многого и многого не понимает. Он радуется каждому дню, который проводит сейчас вне Храма. Вне десятков служек и постоянного надзора. Учится сам умываться, мыть посуду, шнуровать ботинки, застёгивать рубашку, чистить зубы. Он радуется этому. Самые простые вещи, которые люди узнают в первые годы жизни — они пришли к нему только сейчас. И он делает глупости. По недомыслию. Просто потому, что не знает, как и что можно и нельзя делать. Его не учили быть ведущим. Не давали того, что должен уметь старший вед. Его готовили для другой миссии. Одной, единственной и не связанной с умением командовать и уживаться с людьми. Поэтому он не знает простых мелочей, делающих нашу жизнь спокойнее.

Да, пожалуй, Женька прав. Кто режет хлеб в доме — это мелочь, которая одним своим существованием систематизирует наши отношения. Сразу показывает всему миру — кто здесь старший, а кто под его щитом, кто смеет за столом держать в руках оружие по праву воинского ранга, а кто в этот момент всего лишь его подзащитный. Это неважно для мелкого мальчишки, который всю свою насыщенную, но небольшую жизнь оказывался только на правах подзащитного, но очень важно для нас — тархов, которые живут, подчас тратя массу сил на выяснения рангов вокруг себя. Выяснения своего места под солнцем, места в ряду, шагающему в смерть. Это для нас быть старшим за столом — честь и гордость, а быть вторым — ещё неизвестно кому по нраву!

— Юрка сейчас радуется жизни, — угрюмо продолжил Женька. — Он, может быть, впервые за свою жизнь ощущает себя ребёнком. Может дурачиться. Может ошибаться. Потому что мир не требует от него идти к чужим целям. Я не позволяю этому случиться…

Жирная точка. Явная и однозначная. Женька ухитрился, не оскорбляя и не говоря прямо, всё-таки заявить свои права и ограничить мои. Вот так просто: Юрка имеет право дурачиться и ошибаться, потому что у него есть страж, и, если меня это не устраивает, то дело я буду иметь именно со стражем.

Да, нет, Жень, устраивает меня это, устраивает… Только как сказать тебе об этом? Гордому и жёсткому…

Он окончательно замолк, безучастно оглядывая мир вокруг, и я понял, что либо он сейчас уйдёт, либо мне нужно не сидеть равнодушным пнём, а начать разговаривать.