Сезон зверя

На поляне медведицы не было, но зато оттуда тянулся ее свежий утренний след. Припадая мордой к сладко пахнувшим отпечаткам, Оборотень зарысил в сторону долины. След становился все духовитее, обещая скорую встречу, но внезапно рядом с ним появились два лошадиных. Мелькнула мысль: пошла поохотиться, ждет с добычей! Как бы в подтверждение пахнуло кровью, но почти сразу – людьми! Сердце его тревожно сжалось. Выведя на просеку, след медведицы утыкался в несколько кровавых пятен, от которых дальше по прорубленной нитке вели только следы людей и лошадей с волокушей…

Все поняв, Оборотень упал на эти вдавленные в землю отпечатки и принялся рвать их когтями, зубами и выть то ли по-человечьи, то ли по-волчьи, то ли по-медвежьи. Вся тайга вокруг, казалось, сжалась и затрепетала от этого горестного и страшного рева. А потом он вскочил, наливаясь яростью и свирепостью, взревел уже по-другому и снова бросился вперед.

Увидев сквозь деревья горящее окошко охотничьего зимовья, Оборотень перешел на шаг и начал осматриваться: нет ли кого рядом с жильем? Людей видно не было, они, судя по всему, находились внутри, только за дальним углом избенки темнел какой-то непонятный силуэт. Оборотень осторожно сделал петлю, вышел из кустов с обратной стороны и замер: на перекинутой от крыши к ближней сосне перекладине висела… обнаженная женщина. Вниз головой. Ее темная кожа в лунном свете казалась почти фиолетовой, груди под своим весом неестественно вытянулись к шее, а короткие полные руки почти касались пальцами земли. Понадобилось какое-то время, чтобы Оборотень понял, что перед ним ободранная медведица. Заскрежетав зубами, он уткнул морду в мох, а потом медленно подполз и лег под стеной за дверью. Он знал, что перед сном люди – а их, судя по голосам, было двое – обязательно выйдут на улицу.

В конце концов дверь заскрипела, пахнуло спиртом, и в проеме показался человек. Отойдя чуть в сторонку, он потянулся к штанам. Удар лапой по голове был так силен, что охотник умер мгновенно, не успев даже вскрикнуть. Через какое-то время потерявший его приятель выглянул наружу и позвал заплетающимся языком:

– Ва-аська! Ты че там, уснул, мать твою? – Всмотрелся в темноту и добавил: – Так и есть! Отрубился, засранец. Говорил же, не надо второй пузырь открывать… – Шагнул в сторону лежащего, и тут же на него навалилось что-то неимоверно тяжелое, кромсающее шею клыками, рвущее когтистой лапой скальп от самых глаз.

Одного за другим Оборотень заволок изуродованных охотников в зимовье, а потом спихнул мордой на пол стоявшую на столе керосиновую лампу. Раскаленное стекло звонко стрельнуло обломками, огненные ручейки побежали по полу, ныряя в щели.

Сивый медведь медленно брел к палатке, роняя слезы на лапы, а за спиной его полыхал погребальный костер двум убийцам и любимой.

Потом он часто видел ее по ночам. Обычно в долгом и ярком цветном сне два зверя яростно преследовали какую-то добычу, валили ее, всласть пировали и миловались на крови, а под утро Степан превращался в самого себя, а она… в Аксинью. Да, в ту самую Аксинью, которая в самом же первом сне все поняла и простила его. Они шли домой, обнявшись, и потом целый месяц хранили, незаметно от других перемигиваясь и перешептываясь по ночам, страшную и сладкую свою тайну.

Тамерлана так резко кольнуло в левый бок, что он даже остановился. Идущий следом студент тоже замер и негромко спросил:

– Что-то увидели?

– Н-нет, померещилось, – тяжело выдохнул шурфовщик и уже не так быстро двинулся дальше. Валерке даже показалось, что на какое-то время плечи Тамерлана безвольно обвисли, а спина ссутулилась, но через десятка два шагов он снова обрел свою мощь, уверенность и попер, как танк, напролом через островок цветущего шиповника, не обращая внимания на его колючки.

К месту они вышли вовремя: солнце только еще начало облизывать верхушку крутого скалистого склона, сложенного серыми песчаниками и прочерченного несколькими жирными волнистыми линиями почти черных глинистых сланцев. На одном из этих слоев метрах в ста друг от друга белели вытянутые солевые пятна. Видимо, откуда-то из-под земли сюда просачивались, а потом испарялись рассолы, оставляя на каменной стенке крупинки такого желанного для баранов лакомства.

Оглядевшись, Тамерлан распорядился:

– Я тут, под первым, останусь, а ты ко второму иди. Вон, видишь, выворотень под горой – за него и садись. Привали только чуть с боков и сверху плавником. Стреляй, когда лизать начнут, они тогда ни черта не видят. А раньше и шевелиться не думай. Если до двенадцати не выйдут, значит, и сидеть дальше нечего. Я знак подам.