Сезон зверя

Убедившись в безопасности, рогач повернул голову назад и, видимо, подал какой-то знак, а сам улегся на уступе, почти слившись с желтыми глыбами. Почти сразу снова покатились камешки, а следом за ними вниз быстро заскользили три светлых пятнышка – одно побольше и два маленьких. «Самка с ягнятами», – догадался Валерка. Уверенная, что ей ничего не грозит, бараниха с острыми короткими рожками, внешне больше похожая на домашнюю козу, вела детенышей к солонцу Тамерлана. «Жаль, что не ко мне, – огорченно вздохнул Валерка, – хоть бы посмотрел поближе. Стрелять-то все равно нельзя, рогача надо ждать. Отсюда его даже из карабина не достанешь».

А нетерпеливое семейство оказалось уже на месте пиршества. Даже от Валерки было видно, как ягнята, счастливо взбрыкивая тоненькими ножками, принялись лизать белую корку на сланцах.

«Как пацаны мороженое», – улыбнулся он и тут же вздрогнул от внезапно громыхнувшего выстрела. Задние ноги баранихи мгновенно и бессильно подломились, она опиралась на одни передние и, еще ничего не понимая, крутила в горячке головой. Ягнята, отскочив на несколько метров, испуганно таращили на мать глаза и, лишь увидев вылезшего из укрытия и направившегося к ним снизу человека, заскакали наверх, к уступу, где уже простыл след рогача. Тамерлан призывающе махнул студенту рукой, подобрался к раненой самке и небрежно спихнул ее сапогом с уступа.

Когда Валерка подошел, бараниха была все еще жива. Он начал было снимать карабин, чтобы добить ее, но Тамерлан остановил: «Не надо». Развязав свой рюкзак, достал алюминиевую кружку, вытащил из ножен нож, ухватил бараниху за рог и пластанул по горлу. Алая струйка выплеснулась в подставленную посудину. Когда кружка наполнилась, Тамерлан поднес ее ко рту и осушил большими жадными глотками. Потом нацедил еще половину и протянул Валерке.

– Давай, студент, с полем!

Боясь показаться брезгливым сосунком, Валерка с трудом протолкнул в себя немного противной солоноватой жидкости и вернул кружку Тамерлану.

– Че, не привык? А еще охотником себя считаешь! – усмехнулся тот.

– Да у нас кровь пить как-то не принято. Печенки парной кусок – дело другое, обычай.

– Обычаи – они везде свои. Навязывать не буду. – Шурфовщик допил остатки крови, отер губы тыльной стороной ладони, измазав при этом усы, и приготовился свежевать добычу.

– А зачем же вы ее? – решился наконец Валерка. – Белявский же просил, чтобы самок не трогать… Да и вообще, нехорошо маток бить, ягнята одни остались, погибнуть теперь могут. Надо было рогача дождаться.

Тамерлан глянул на него с ухмылкой.

– Так тебе и пойдет рогач вниз, он не дурак, только ночью спускается. И с ягнятами ничего не станется, вырастут, а если нет, то и невелика беда. Вон, видишь, орел наверху летает, он их каждую неделю по паре штук ловит. Да рыси еще, волки. Так что им и без нас есть кому подсобить на тот свет отправиться.

– Это я не хуже вас знаю.

– А коли знаешь… – Тамерлан смягчил тон. – Че ты все выкаешь да бычишься? Зови на «ты» и Петровичем. Мы с тобой, можно сказать, только и есть два нормальных мужика в лагере, остальные одни указания давать могут, языком трепать да эта… мотыльков ловить. Тьфу! – Он презрительно сплюнул розовый сгусток. – А насчет самки… как тебя по батьке-то?

– Григорьевич. Да зовите просто Валеркой.

– Так вот, Григорич… Белявскому скажем, что яловая была, без ягнят, а такую и не грех прибрать. Все равно теперь уже дело сделано… Небось, тушенка-то еще в поселковой столовой надоела?

– Надоела, – согласился Валерка.

– То-то и оно.

Когда стали складывать мясо в рюкзаки, выяснилось, что Валерка не взял с собой клеенку.

– Промочит насквозь, – заметил Тамерлан.

И точно, не успел еще Валерка надеть на себя потяжелевший рюкзак, а тот уже потемнел снизу и стал ронять на землю маленькие рубиновые капли. Потом промокли и штормовка с рубахой, начав противно прилипать к спине. Дойдя до лагеря, Валерка побыстрей выложил мясо в траву у кострища и пошел к ручью, чтобы отмыться и постирать одежду с рюкзаком. Повесив их сушиться на растяжки палатки, он в одних плавках вошел внутрь, тихонько переоделся, стараясь не разбудить Зденека, который отсыпался впрок перед большой охотой в полнолуние.

Уже второй день, забравшись в самую чащу, Зверь зализывал рану на брюхе, оставленную клыками Белогрудого. Боль, смешавшись с тяжестью невыплеснувшейся страсти, заставила забыть обо всем остальном. И только сейчас, когда располосованный живот перестал кровоточить и горечь от потери медведицы чуть пригасла, Зверь понял, что ослабевшему существу его срочно нужна пища. Он медленно поднялся, покачиваясь от потерянной крови и слабости, добрел до ближнего островка цветущего голубичника и принялся механически набивать им желудок. Тонкие стебли ягодника притупляли голод, но почти не прибавляли сил. Сейчас ему требовалось что-то более существенное. Поняв это, Зверь направился к ручью. Студеная вода приятно охлаждала раны, и он плескался в ней дольше обычного. А потом вылез и, не отряхиваясь, уверенно зашагал в сторону солонцов.