Сговор остолопов

Несколько часов подряд он пел народные песни, выученные там; по-настоящему значимые песни, которые лишь подтвердили мою теорию, что музыка должна, в основе своей, быть инструментом социального протеста и самовыражения. Он продержал нас в этой квартире много часов – мы слушали и просили еще. Позже мы все начали говорить – на многих уровнях, – и я высказала ему все, что было у меня на уме.

– Хо-хм, – неистово зевнул Игнациус.

Он ответил: «Зачем ты таишь это все в себе, Мирна? Почему бы не оповестить об этом мир?» Я рассказала ему, что часто выступала в дискуссионных клубах и в моей группе групповой терапии. И еще рассказала об этих своих письмах редактору, которые печатались в «Новой Демократии», «Человеке и Массах» и «Ну же!»

– Вылезай сейчас же из ванной, мальчик! – донесся из-за двери материнский вопль.

– Чего ради? – спросил он. – Вам нужно ею воспользоваться?

– Нет.

– Тогда уходите, пожалуйста.

– Ты сидишь там уже слишком долго.

– Прошу вас! Я пытаюсь читать письмо.

– Письмо? Кто это написал тебе письмо?

– Мой дорогой друг мисс Минкофф.

– Ты же последний раз говорил, из-за нее тебя из «Штанов Леви» выперли.

– Так и есть. Тем не менее, быть может, это оказалось замаскированной услугой. Моя новая работа возможно, станет довольно приятственной.

– Ну какой ужас, а? – печально вымолвила миссис Райлли. – Из никудышной конторы выгнали, а теперь сосыски на улице торгуешь. Ну, я тебе так скажу, Игнациус. Только попробуй мне, чтоб сосысочник тебя уволил. Знаешь, что Санта сказала?

– Я убежден: что бы она ни изрекла, это было проницательно и язвительно. Я мог бы себе вообразить, что ее издевательства над родной речью довольно затруднительны для понимания.

– Она сказала, что тебе пора надавать по мордасам.

– В ее устах это сравнительно грамотно.

– И что сейчас эта твоя Мирна делает? – подозрительно осведомилась миссис Райлли. – Чего это она так расписалась? Ей хорошая ванная бы не помешала, девчоночке этой.

– Психика Мирны способна иметь дело с водой лишь в оральном контексте.

– Чиво?

– Вы не будете любезны прекратить орать, словно рыботорговка, и ступайте наконец по своим делам. Неужели в духовке у вас не жарится бутылка мускателя? Оставьте меня уже в покое. Я очень нервен.

– Невры? Ты ж в этом кипитке ж целый час сидишь.

– Вода уже едва ли горяча.

– Так вылазь из ванной.

– Ну почему вам так важно, чтобы я покинул эту ванну, мамаша? Я действительно вас не понимаю. Неужели как домохозяйку вас в настоящий момент не призывает ни одно дело? Я заметил сегодня утром, что пыль в вестибюле уже формируется в сферические образования величиной почти с бейсбольные мячи. Приберите дом. Позвоните и выясните точное время. Сделайте что-нибудь. Прилягте и поспите. В последние дни вы выглядите довольно осунувшейся.

– Как тут не сунуться, мальчик. Ты ж сердце своей бедной мамуле разбиваешь. А вот пади я замертво, что б ты делал?

– Ладно, я не собираюсь принимать участия в этом идиотском разговоре. Продолжайте свой монолог, если угодно. Только тихо. Я должен сосредоточиться на новых непристойностях, которые М. Минкофф замыслила в этом письме.

– Я так больше уже не могу, Игнациус. Вот погоди – скоро найдешь меня на кухне, с инфарком. Допрыгаешься, мальчик. Один останешься на белом свете. Вот упадешь тогда на коленки и боженьке молиться будешь за то, как свою бедненькую мамулечку мучил.

Из ванной донеслось лишь молчание. Миссис Райлли дожидалась хоть всплеска воды, хоть шороха бумаги, но дверь ванной с таким же успехом могла вести в склеп. Через минуту или две бесплодного ожидания она протопала по коридору к духовке. Услышав скрип дверцы, Игнациус вернулся к письму.