Сговор остолопов

В утренней газете он прочел, что гильдия художниц устраивает в Пиратском переулке показ своих картин. Воображая, что полотна эти окажутся достаточно омерзительными, чтобы занять на некоторое время его внимание, он столкнул тележку на брусчатку Переулка и покатил ее к ассортименту художественных произведений, болтавшихся на железных прутьях задней ограды кафедрального собора. На бушприт тележки, в попытках привлечь к бизнесу внимание квартальных обитателей, Игнациус приклеил лист из блокнота «Великий Вождь», на котором в карандаше печатными буквами значилось: «ДВЕНАДЦАТЬ ДЮЙМОВ (12˝) РАЯ». До сих пор на призыв никто не откликнулся.

В Переулке толпились хорошо одетые дамы в широкополых шляпках. Игнациус направил нос тележки в скопление народа и двинулся вперед. Какая-то женщина прочитала заявление «Великого Вождя» и завопила, призывая компаньонок держаться подальше от кошмарного призрака, объявившегося на их художественной выставке.

– «Горячую собачку» не желаете, дамы? – с приятностью в голосе поинтересовался Игнациус.

Взоры дам изучили вывеску, серьгу, кашне, абордажную саблю и взмолились о том, чтобы Игнациус двигался дальше. И дождь для их выставки был бы достаточно губителен. Но это…

– «Горячие собаки», «горячие собаки», – повторял Игнациус чуть более сердито. – Пряности из гигиеничных райских кухонь.

В наступившей вслед за этим тишине Игнациус свирепо рыгнул. Дамы сделали вид, что изучают небосвод и маленький садик на задворках собора.

Игнациус догромыхал до изгороди, оставив тщетную надежду что-нибудь продать, которую еще поддерживало присутствие тележки, и вперился в живописные полотна, пастели и акварели, нанизанные на прутья. Хотя стиль каждой работы отличался разной степенью вульгарности, сюжеты картин были сравнительно безыскусны: камелии, утопающие в мисках с водой, азалии, вздернутые в амбициозные букеты, магнолии, похожие на белые ветряные мельницы. Некоторое время Игнациус в одиночестве яростно вглядывался в эти дары – дамы отступили от изгороди, образовав нечто вроде маленького кружка самообороны. Тележка тоже осталась покинутой на брусчатке в нескольких футах от нового члена художественной гильдии.

– О мой бог! – взревел Игнациус, прогулявшись взад и вперед по Переулку. – Как смеете вы представлять публике эти недоношенные уродства!

– Пожалуйста, проходите дальше, сэр, – выступила дама посмелее.

– Магнолии выглядят совершенно не так, – продолжил Игнациус, тыча абордажной саблей в особо вызывающую пастель. – Вам, дамы, нужно пройти курс ботаники. И, возможно, – геометрии тоже.

– Вам вовсе не обязательно смотреть наши работы, – донесся из группы оскорбленный голос дамы, изобразившей обсуждаемую магнолию.

– Нет, обязательно! – завопил Игнациус. – Вам необходим критик, обладающий хоть каким-то вкусом и пристойностью. Боже милостивый! Кто из вас нарисовал эту камелию? Смелее. Вода в этой вазе похожа на машинное масло.

– Оставьте нас в покое, – раздался пронзительный голос.

– Женщины, вы бы лучше бросили закатывать чаепития и устраивать завтраки, а сели бы и поучились рисовать, – громыхал Игнациус. – Перво-наперво, вам следует знать, как держат кисть. Я бы предложил вам собраться всем вместе и для начала покрасить чей-нибудь дом.

– Уходите.

– Если бы вы, «художницы», смогли участвовать в росписи Сикстинской капеллы, она бы сейчас выглядела как особенно вульгарный железнодорожный вокзал, – фыркнул Игнациус.

– Мы не намерены терпеть оскорбления какого-то грубого киоскера, – высокомерно заявила представительница шайки широкополых шляпок.

– Понимаю! – заорал Игнациус. – Так это вы, значит, клевещете на репутацию торговца «горячими собаками»?

– Он безумен.

– Он так простонароден.

– Так груб.

– Не поощряйте его.

– Мы вас не желаем здесь видеть, – ядовито и просто высказалась представительница.

– Я мог бы себе это представить! – раздул ноздри Игнациус. – Очевидно, что вы боитесь того, у кого еще сохранился какой-то контакт с реальностью, кто способен правдиво описать вам все те увечья, что вы нанесли холсту.

– Покиньте нас, будьте любезны, – распорядилась представительница.

– Буду. – Игнациус схватился за рукоятки тележки и толкнул ее прочь. – Вам, дамы, следует пасть на колени и молить о прощении за то, что я увидел на этом заборе.

– Город явно деградирует, если на улицах можно встретить такое, – произнесла какая-то женщина, когда Игнациус проковылял мимо по Переулку.

И тут он с удивлением почувствовал, как от затылка у него отскочил маленький камушек. Он зло продолжал толкать тележку дальше по брусчатке, пока не достиг конца Переулка. Там он поставил сосиску на якорь в одном из боковых проходов, чтобы не бросалась в глаза. У него болели ноги, и он не хотел, чтобы кто-нибудь беспокоил его просьбами продать франкфуртер, пока он отдыхает. Хотя дела и так шли хуже некуда, наступают времена, когда человек должен быть верен себе и свое благополучие блюсти прежде всего. Еще немного такой торговли, и ноги его превратятся в две кровоточащие культи.