Сгущая краски (СИ)

И если так – то он обязан придумать, как сделать всё так, чтобы не сделать ещё хуже.

Хотя бы потому, что ему действительно не наплевать.

========== VIII. Жадность души. ==========

xviii. Nothing But Thieves – Hanging.

Иногда прощение заставляет умирать что-то внутри того, кому его бескорыстно и безвозмездно дарят.

В случае с Нико кажется, будто простив другим свою перебитую, поломанную в щепки жизнь, она подохнет сама. Не какой-то частью себя, а полностью – и телом, и тем, что теплится в нём, возвышенно и литературно называемое «душой».

Дублируется снова та сцена в кухне, которая была несколько кадров жизни назад. Пускай в немного ином формате, в другой эмоциональной подаче, но с тем же самым смыслом – Айзава забирает Нико домой, чтобы обезопасить. На этот раз защитить не тело, а психику. Расшатанную и нездоровую.

Девушка сидит на столе, скрестив ноги и вяло болтая ими в воздухе: она некрасиво горбится, опустив голову и закрыв лицо запястьями, выдавая собственную хрупкую, ломкую беспомощность и вскрывая перед героем истину, которую он жаждал понять.

– … Теперь, когда я вспоминаю и пытаюсь найти момент, когда всё это началось, – она старается незаметно утереть ладонью влажные глаза, что выходит из рук вон плохо, и приподнимает упавшие на лицо волосы, крепко зажимая между пальцами светлые пряди у висков. – Он с самого начала был таким. Ставил других превыше себя.

Шота сейчас, как никогда прежде, в полной мере осознаёт беспокойство Суо, направленное на него, потому что заботливый старший брат Нико, тревожившийся о благополучии и безопасности сестры больше, чем о себе самом, закончил плохо. Собственная любовь к сестре попросту выжрала его изнутри, не оставив ни единой частички, ради которой стоило бы поддерживать жизнь в теле.

– Когда он умер?

Вопросами создавая ещё больше нарывов на покрытых гнилью ранах, Айзава пытается дотянуться до сути того, что стоит во главе всех виражей, слепивших девушку такой, какая она есть сейчас. Не пытаясь при этом что-то анализировать и отбросив рациональное мышление, чтобы сердцем прочувствовать всё то, что запирает Нико в скорлупе. И оно, если честно, выглядит так гадко и паршиво, что с трудом верится в то, что ей довелось когда-то в одиночку побороть это.

– Мне было двенадцать, – она вялыми движениями ощупывает карманы в поисках сигарет, и практически сразу же забивает на это, посылая нахуй привычку закуривать в любой непонятной ситуации. – Он к тому времени уже почти овощем стал. И не скрывался особо, хотя в редкие моменты просветления смотрел на меня, как побитая собака. Просил прощения и клялся, что это последний раз. Как и все они.

Двадцать три года всего было парню – ему бы жить, да жить ещё. А он сам себе нить жизни перерезал. Да ещё и ножницами тупыми, чтобы как можно хуже и мучительнее уйти.

Айзава может лишь мрачно смотреть на сутулую фигуру Нико, и не находит ни единого слова поддержки ей, ощущая себя глупым и ненадёжным.

Возможно Суо убеждает саму себя в том, что дело былое, прошлых лет – да только пустое это всё. Грязный налёт изо лжи и самообмана.

– И после этого ты оказалась в приюте, – вопросы здесь лишние, хотя даже утвердительная интонация выглядит так, словно требует подтверждения.

– Снова. В том же самом.

Который уже был хранилищем, целым кладезем воспоминаний о чудаковатом старшем брате, сломленном гнётом своего же характера и привычек.

– Я помню, – Нико закрывает глаза и кладёт ладони на уши, будто окунаясь в события, погружаясь в них головой и сердцем. – Что в тот день шёл дождь и у меня болела голова. У брата были сильно исколоты руки. И ещё в комнате так мерзко воняло блевотиной, потому что накануне у него была ломка, а я не успела убраться…

Не вспоминай.

Не нужно.

Нахер это всё не нужно, если тебя саму так крутит, ломает и выворачивает наизнанку.

Такие подробности – слишком высокая цена для того, чтобы настолько разрывать в мясо собственную душу ради чужого любопытства.

– … Его мотало и дёргало, как на электрическом стуле. Я даже не знаю, чем он кололся – но явно чем-то покруче героина.

Остановись – ради твоего же блага. Это невыносимо даже слушать и представлять, не ощущая вживую. Не говоря о том, чтобы видеть своими глазами.

– А потом как в фильме: пена изо рта, закатившиеся глаза и предсмертные судороги, после которых остались только я… и труп.

Ради всего святого.

Просто заткнись.

– Вот же… – Нико сутулит спину ещё сильнее, вжимает голову в плечи, словно готовая вот-вот зарыдать. - … Тупой дебил.

Всё начинается со смешка – тихого, похожего на всхлип и шмыганье носом одновременно. Переходящего в безумное хихиканье с мелким подёргиванием плеч и трясущейся головой.

Она смеётся – заливисто, истерически, совершенно сумасшедше, запрокинув голову и схватившись за живот, будто его сейчас разорвёт от спазмов неконтролируемого хохота.

Айзава думает, что так и должно быть: что вот-вот подкатит настоящая истерика. С горьким плачем, с невнятным бормотанием и жалобным воем.