Шабашник

– И прадед попробовал! Наутро гармонь в руки взял, прямо в избе на эту же лавку сел, на которой Модест ночью во сне сидел, прошёлся по рядам раз, прошелся два, а на третий выдал без запинки и помарки! По памяти и без нотной грамоты! Вечером пришёл в клуб – все так и ахнули! И потом за какое произведение не возьмётся – всё ему нипочём! Берётся ли Чайковского играть, которого и выпускник консерватории не осилит – аппликатура сложнейшая, во все голоса нутро рвёт от строевых до квинтовых, но всё как по маслу. Сложнейшая аранжировка – пожалуйста.

Прадеда везде звать стали – похороны ли, свадьба или так, торжество какое – везде и всякий ему, как червонцу, рад, а раз подобное притягивает подобное, то и прадед червонцев тех загашник сложил – мама не горюй! Зажить бы, кажется, да негде и некуда – времена тогда укромные были. Он и решил в райцентр перебраться.

Повар грустно вздохнул и тоже полез за второй сигаретой, Сергей решил заполнить неловкую паузу:

– Что же ему мешало?

Сушист грустно усмехнулся:

– Штука в том, что тогда в Союзе крестьянину поменять колхоз на город было непросто – без бумаги от председателя и с места тронуться не моги: на первый раз оштрафуют и под конвоем обратно привезут, а на второй раз могли и 58-ую статью полноценно пришить. Эх… В городе-то прадеду раздолье было – торжества не в пример деревенским и не столько количественно, а качественно: рестораны разные, клубы, парткомы, профсоюзы, да и вообще – плацдарм для дальнейшего штурма. Прадед тогда выучился курить – не для удовольствия, а для форсу, для солидности.

Стал прадед искать подхода к председателю. Не то, что подхалимничать, но подличать пришлось – то улыбаться шире, то руку жать жарче. И вот так, долго ли, коротко ли, но пошли они с председателем на охоту. Ну, не бог весть на какую охоту, так – по воронам да грачам пострелять из мелкашки. Председатель ему и говорит:

– Выбил я тебе место в городе, в доме культуры железнодорожников, который был построен на сокровища Клавдии Ивановны Петуховой. Готовы тебя принять, только справку выправить – и езжай!

– Вот спасибо, дорогой Трифон Семёнович! Вовек не забуду тебя!

– Да ты подожди пока, не договорил. С жильём будет туго – прямо там, в каморке при клубе обретаться и будешь. Поэтому семью оставить придётся тут. Но ведь ты с головой, быстро там на ноги встанешь, а я тут твоих не брошу.

Делать нечего, подумал прадед, придётся пока своих покинуть. Благо, старший уже подрос и малая не только ходить, но и говорить умеет.

Уже билет на поезд покупать собрался, но снова деду Модест снится. Сел он будто на собранный уже в углу чемодан и говорит нараспев:

«Казбек в себе хранит разлом

Твоей судьбины перелом

С Эльбруса не падёт утёс,

Но жизнь твоя вся под откос».

Встал, развернулся и растворился в воздухе.

Последние дни оставались перед отъездом и прадед с мужиками пошёл в ночное. Взяли с собой, как обычно, для сугреву… Ну, ты понял? Когда их потом председатель за то пожжённое сено распекал, то всё как-то само собой на деда свалилось, потому что он один из всех курил. Вернее, в открытую курил, потому что потом люди говорили, мол, сгорел тот стог, у которого председателев сынуля ночевал, а прадед с мужиками в совсем другом месте дозор несли, да кто уж потом-то разбираться станет? Тем более, что дед там за старшего был, с него и спрос. Председателя сын по тихарке, боясь отцовского гнева, как раз курил «Казбек».

Отправили деда замаливать пролетарский грех – поддерживать в порядке лесополосу и молодую поросль рубить, чтобы на пути не вылазила. И однажды слетел у него топор с топорища – надо бы треснуть, да не об что. Решил треснуть об рельсину топорищем – оно и верно, сразу встало на топорище, как так и было, да только смотрит прадед – в стрелке, которая от их дебаркадера на основную ветку выходит, костыль воткнут железнодорожный и та переключиться не может. Побежал он прямо с топором к будке смотрителя, а ему уже навстречу паровоз несётся. Дед руки раскинул, поезд остановил, всё машинисту объяснил. Поезда задерживать было нельзя, поэтому они с машинистом тот костыль просто выбили и состав дальше пошёл своею дорогой. Потом, когда куда следует доложили, деду в благодарность срок трудовой повинности скостили, но после стали выяснять отчего этот костыль там оказался, стога сгоревшие, да другое-третье по мелочи… В общем, не стало у прадеда протекции в лице председателя. Новый же председатель музыку хорошую не любил, а любил теннис – к такому уж не подступиться было.

А в поезде этом ехал Утёсов, концерт давать с оркестром в областной центр. Он, значит, концерт тот дал, а после у местного секретаря партии спрашивает, как у вас в области дела с радиофикацией обстоят? Секретарь и отвечает, мол, ударными темпами, товарищ артист, опережаем план чуть не вдвое! А сам за дверь – шмыг и к своим подчинённым, у которых все эти радиотарелки со столбами-проводами на бумаге только были. Испугались, что приедет потом Леонид Осипович в Москву, скажет, что надо кому не следует, и полетят их головы партийные, как капусты кочаны по осени.