Шабашник

Доехав на бесплатном автобусе обратно до метро, Сергей подошёл к осанистому высокому мужчине в белых не по сезону брюках.

– Здравствуйте, уважаемый! Не подскажите, как лучше отсюда до Красной площади добраться?

Мужчина оглядел Сергея с ног до головы, хотел было что-то сказать, но оборвался и почему-то посмотрел за его правое плечо:

– Если до самой Площади, то лучше до станции Китай-город. Но если уж приехали в Москву, то побывайте в Третьяковке. Даже если вам это не очень интересно, то потом детям расскажете.

Сергей молчал, мужчина немного стушевался и продолжил:

– Поезжайте до станции Третьяковская, а там разберётесь. После Третьяковки идите по Лаврушинскому переулку до конца, а потом по мосту через реку на Болотную набережную и площадь.

– На ту самую Болотную?

– Да, ту самую. Там действительно стоит побывать. Потом по набережной к Москворецкому мосту, а там уже и Васильевский спуск. В принципе, всё самое важное в Москве можно за полчаса увидеть.

– Спасибо за совет! Так и сделаю.

***

В Третьяковскую галерею выстроилась огромная очередь, выходившая далеко за территорию огороженного дворика галереи. Сергей было пристроился в конец очереди, но, простояв минут десять, понял, что на одну только очередь уйдёт минимум полчаса, а ведь если потом просто пройтись по галерее, то тогда уже ни на какую Площадь времени не останется. С досадой он вышел из очереди. Интересно, в этот ноябрьский скверный будний день тут стоят туристы или москвичи? Если это горожане, то наверняка не те, что в белых офисах нюхают пыль и сосут через трубочку, а те, которые берут от этого города лучшее, что в нём есть. Оказывается, таких много.

Позади него очередь уже продолжилась десятком граждан, которые недоумённо посмотрели вслед уходящему Сергею, а потом сдвинулись вперёд.

На тротуаре по правой стороне Лаврушинского переулка меняли плитку, нескольких зданий были завешены фальшфасадами. Суетились рабочие, казалось, бегавшие наперегонки со своими тележками вокруг штабелей этой самой плитки и что-то кричали друг другу: то ли невнятно, то ли не по-русски. Сергей дошёл до конца переулка, перешёл реку по мосту – издалека виднелся памятник Петру Первому. Странный памятник человеку, который терпеть не мог Москвы и потому перенёс столицу, чтоб оттуда всем грозить. И странный памятник русскому флоту на реке, через которую можно шапкой перекинуть. К тому же смотрелось это сооружение, будто великан в рыбачьей шаланде приплыл на стройплощадку или если бурлак с картины Репина, но только со зверским лицом, тащит за собой остров по никому не ведомому пути. Вот, кстати, и памятник Илье Ефимовичу стоит. Нормальный, обычный, красивый и уместный.

Под мостом стояла гружёная песком баржа. Из песка торчали совковые лопаты, на черенке одной из которых висела серая бейсболка. По течению проплыла мятая зелёная пластиковая бутылка из-под пива.

Сергей прошёл по мосту, вступил в парк и пошёл по центральной аллее до конца. Остановился перед железным заборчиком, ограждавшим скульптурную группу, смысла которой он сперва не понял. Рядом молодая женщина, похожая на румяную булочку с корицей в очках, живо жестикулировала перед мужчиной с внешностью доброго пекаря:

– … на втором курсе института узнала. Идея заложить этот памятник в начале нового тысячелетия принадлежала Юрию Лужкову, который тогда был мэром, даже градоправителем. Считается, что некоторые фигуры придумал он сам, а скульптор только добровольно-принудительно воплотил их в жизнь. Жители города очень неоднозначно приняли памятник.

– Ещё бы! Такое страшилище под самыми башнями Кремля выставлять! Чуть ли не в сердце России этаких пугал навтыкали!

– И такое мнение было. Ещё многие возмущались из-за того, что в народе монумент «Дети – жертвы пороков взрослых» стали называть «Памятником порокам».

Мужчина пристально смотрел на памятник, а потом вдруг схватился за шляпу, словно боялся, что её унесёт ветром:

– Он же как Вечный огонь, только наоборот! Помнишь, как у нас на набережной? В полукружье у пламени на табличках пишут имена тех, в честь кого оно зажжено, а тут капище поганое: сгрудились упыри и кровопийцы, греются у детства золотого, напитываются. Крадут у будущего всю радость и счастье для того, чтобы поддержать своё настоящее корявое.

Девушка каким-то новым взглядом посмотрела на скульптуры:

– Некоторые ещё сказку про тринадцать месяцев вспоминают…

– Тринадцать? Может, двенадцать?

– Да, конечно же двенадцать. Оговорилась, – взгляд девушки стал прежним, обычно-радостным. – Кстати, тут три русских смуты закончилось так или иначе – здесь сожгли одного из видных деятелей Раскола, Авраамия. Потом тут вывесили для народного любования останки Степана Разина, а век спустя тут же четвертовали Пугачёва…

– Знаешь, давай скорее пойдем отсюда куда-нибудь, а то мороз по коже.

Отец взял дочь под ручку и повёл её по парку в сторону моста.

– Да это от реки просто прохладно. Пойдём тогда в Третьяковку, что ли? Там такой зал Врубеля! Помнишь, ты мне в детстве Лермонтова читал?

– «Скажи-ка, дядя, ведь недаром

Москва, спалённая пожаром,

Французу отдана…»