Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком

Обсуждаемый завсегдатаями караван-сарая (кн. 1, гл. 9) вопрос о том, кому на свете живется лучше всего, по существу, остается без ответа, так как мнение участника дискуссии, «самого неблагоразумного, но большого шутника», о том, что лучше всего живется бывшей проститутке, заработавшей себе на безбедную старость и замаливающей свои прошлые грехи, подкармливая священников, спорщики даже не желают обсуждать по причине его непристойности.

Напрашивающееся сопоставление с поэмой Н. А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» выявляет коренные различия двух произведений и позиций их авторов. В некрасовской поэме (написанной в 60-е годы XIX в.) спор ведут между собой мужики из самых бедных и захудалых российских деревень, и поэма написана в стиле народного сказа. В ней резко подчеркнуты социальные контрасты, а счастливым назван тот, кто борется за народное счастье. Для аш-Шидйака социальные контрасты явление закономерное и неустранимое (хотя подневольное положение и горькая жизнь сирийского феллаха-землепашца описаны им вполне реалистично). В ходе спора подвыпивших завсегдатаев караван-сарая выясняется, что у любого человека, какое бы место в общественной иерархии он ни занимал, свои радости и свои печали. Такой «общечеловеческий» подход типичен для арабской просветительской идеологии.

Нередко, пользуясь многозначностью глагольных корней и производимых от них слов, аш-Шидйак сознательно играет словами и создает двусмысленности, мешая серьезное со смешным. Или просто шутит, мистифицирует читателя, утверждая, к примеру, что отсутствие в арабском языке «мягкой» буквы и звука «п» стало причиной того, что в арабской любовной лирике к возлюбленной принято обращаться в мужском роде.

Но, несмотря на все иносказания, шутки и парадоксы, он вполне ясно выражает свою позицию по главным вопросам человеческого общежития.

Традиция арабской средневековой литературы не является, однако, единственной, которой следует аш-Шидйак. Об этом свидетельствуют не только приводимые им переводы отрывков из сочинений Ламартина и Шатобриана, но и аллегорическая трактовка истории раскола христианства на католичество и протестантизм. Она явно подсказана мотивами борьбы «папоманов» с «папефигами» в «Гаргантюа и Пантагрюэле» (XVI в.) и многолетних войн в Лилипутии между сторонниками разбивания вареного яйца с тупого конца и приверженцами разбивания его с острого конца в «Путешествиях Гулливера» (XVIII в.). О том, что он читал Рабле и Свифта, аш-Шидйак признается в «Шаг за шагом» (кн. 4, гл. 11), особо подчеркивая, что названные писатели смеялись над церковью, будучи сами священнослужителями. Оправдывая свои «непристойности», он ссылается и на Лоренса Стерна (Laurence Sterne, 1713—1768), и на Джона Клиленда (John Cleland, 1709—1789), написавшего роман «Фанни Хилл, или Мемуары женщины для утех» («Fanny Hill or, Memoirs of a Woman of Pleasure», 1747—1748), «непристойностью превосходящий все написанное Ибн Хаджжаджем, Ибн аби ‘Атиком и Сари‘ ад-дила’»[60] (кн. 4, гл. 11). Это сопоставление позволяет утверждать, что Рабле и Свифт были выбраны не случайно, аш-Шидйак воспользовался их художественными средствами для критики клерикалов, будучи уже знаком с творчеством арабских средневековых сатириков. И он сочиняет собственную аллегорическую версию раскола христианской церкви — торгово-рыночную.

Аш-Шидйак жил в Париже и в Лондоне в период расцвета европейского романа, когда творили Гюго, Бальзак, Флобер, Альфонс Доде, братья Гонкур, Диккенс, сестры Бронте и другие выдающиеся и великие романисты, когда шла напряженная борьба между приверженцами разных направлений в искусстве и в литературе, романтизм отступал под натиском реализма, и уже появились провозвестники будущих модернистских течений в литературе. Тем не менее из множества французских и английских авторов предшествующих и современной ему эпох он выбирает именно тех, кто нужен ему, чей художественный язык отвечает потребностям обновления его, арабской, литературы, находившейся в то время на начальном этапе трансформации литературы средневекового типа в новую и современную. Проблемы, волновавшие европейских реалистов, еще не занимали арабских литераторов.

Он обращается к Рабле и Свифту, к Ламартину и Шатобриану. Но наиболее привлекательным для него оказывается англичанин Лоренс Стерн, а именно, его роман «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» («Life and Opinions of Tristram Shandy, Gentleman»).

Роман мог привлечь аш-Шидйака близостью его поэтики основному принципу арабской литературы адаба[61] — «наставлять, развлекая», юмором, нередко переходящим в сатиру, и, одновременно, новой для арабского литератора структурой повествования — постоянной живой беседой повествователя с читателями. А возбудить особый, личный интерес к этому роману мог присутствующий в нем эпизод чтения капралом Тримом протестантской проповеди, в которой рассказывается об ужасах инквизиции. Капрал читает ее вслух и плачет, потому что его собственный брат уже четырнадцать лет томится в тюрьмах инквизиции.