Шагатели

— Во имя Квадрата, тени Куба на Земле и Углов их, — простонал Науменко. — Зачем я в это полез? Преподавал бы себе и в ус не дул. Оболтусов своих к сессии готовил. Всё ты со своим бонапартизмом!

Он больно ткнул локтем Остякова, и тот обиженно воскликнул:

— Положим, ты не очень-то и отказывался.

В дверку флаера всунулся Каршев и доложил:

— Товарищ полковник, огнемёты доставили.

— Вот и ладно, — сказал Супогреев и начал выбираться из флаера.

— Полковник! — крикнул Науменко. — Шагатели не должны пострадать, вы не представляете, какие возможности у этих клонов! В конце концов, с ними мои студенты, дочь Угла Куба!

— А вот мы сейчас поглядим, какие у них возможности, — лениво процедил Супогреев, выбираясь из флаера.

Следующие пять минут полковник Супогреев запомнил на всю жизнь. Ему никогда ещё не было так страшно. Собственно, он и не помнил, чтобы ему было по настоящему страшно, но когда он увидел, как между его бойцами проносится маленький смерч, выламывая из рук автоматы, скручивая стволы в спираль, вырывая подсумки и с весёлым звоном разбрасывая запасные магазины по асфальту, полковнику стало очень не по себе.

Тренированной рукой он выдернул из кобуры пистолет, но смерч подлетел к нему, и пистолет полковника оказался направлен ему же в лоб. Перед Супогреевым стоял парень в больничной пижаме, а за его спиной уже наползали бронетранспортёры фанатиков, наполняя воздух гарью выхлопов и рёвом моторов. Полковник узнал его. Последний раз он видел Башмака в мониторах спутникового наблюдения, сидя в штабном флаере, когда допрашивал Серёжу Соломатина. Тогда Башмак пробирался к Обсерватории через позиции Тапка, и под мышкой у него был сундучок с облучателем. А сейчас этот шагатель стоял перед Супогреевым и тыкал в него его же, полковника, пистолетом. А перед этим он играючи за пару минут разоружил подразделение спецназа Санитарной Службы, бойцов умелых и жестоких. Вон они с вывихнутыми пальцами и очумелыми рожами не могут понять, что же произошло.

— Не шали, дядя, — сказал Башмак, дебильно улыбаясь. — Застрелю.

* * *

Зигмунд Евграфович Лихтенвальд, Угол Куба и член Центрального Комитета партии Углоединства, прихлёбывая ароматный чай из раритетного двадцатигранного стакана, наблюдал с балкона, как бронеколонна мутантов беспрепятственно просачивается через кордоны Санитарной Службы.

— Так вам и надо, — сказал Зигмунд Евграфович. — Вот так вам и надо.

Вторжение отряда Старшего Брата в Столицу впоследствии назовут «локальной стычкой с диссидентствующими элементами анклава». Немотивированную агрессию мутантов объяснят массовым обострением психоза, присущего всем обитателям резервации. Супогреев объявит военное положение. Санитарная Служба получит неконтролируемые полномочия по выявлению лиц, заражённых вирусом «бешенства мутантов». Пеку и командира гарнизона Посёлка обвинят в преступной халатности и засадят в карантин.

В результате ракетного обстрела, по официальным данным, в Столице погибло двести десять человек, более пятисот получили ранения разной степени тяжести. Среди погибших преимущественно были женщины и дети.

* * *

— А у нас тут ренессанс, мать его, — сказал Пятка. — Возрождение.

— На малой земле, — сказал Завадский и почему-то засмеялся. После первой дозы эликсира он всегда находился в прекрасном настроении.

Они поедали сочный шашлык, присев на ограждение фонтана, а неподалёку уже пристроился ахт, раскинул мольберт и наносил на полотно живописную группу. Освещение было чрезвычайно выгодным, и он торопился. В центре композиции у него был Пятка, значительно более красивый и мускулистый, чем в жизни, по бокам от него Завадский и Башмак, ну а Соломатина со Светкой ахт перенёс на задний план.

— А что народ? — спросил Башмак.

— Народ за меня горой. Тапок всем обещал эликсир и не дал. А я дал.

— Кстати, где он? — спросил Завадский.

— Я его от греха в изолятор спрятал, — сказал Пятка. — А то убьют его. Вот этот самый народ и убьёт. А за что его, спрашивается, убивать, если он ничего уже не помнит? Совсем в дурачка превратился.

— Он совершил ошибку, — сказал Завадский. — Начал принимать сыворотку и подстегнул собственный ароморфоз, который у него и так проходил совершенно благополучно. Скоро без эликсира станет кретином.

И профессор вгрызся в ароматное мясо. Теперь у него всегда был прекрасный аппетит. Ахт у мольберта бился в творческом пароксизме.

— А что заведующие? — снова спросил Башмак.

— На службу, как обычно, собираются. — Пятка махнул рукой в сторону Лабораториума. — Но теперь это дело добровольное, сильно люди в вере пошатнулись. Александр Борисович, конечно, очень недоволен такими вольностями. Он проповеди читает, а прихожан пять человек. Говорит — прогневите Колесо, плохо будет. Ахты картины пишут, лебы мелиорацией озаботились, ары шахматы забросили, теорию вертикального прогресса разрабатывают. Стражникам хреново — как были одноногие, так и остались. Но зато у них проявляются сильнейшие способности к эмпатии. Вот такой вот ароморфоз, профессор.

— А сколько человек уже подвергнуты вакцинации? — спросил Завадский.