Шакарим

Перо — ты родич мой и задушевный друг.
Недавние друзья сомкнули вражий круг,
Не смотрят на меня, улыбки ни одной,
И тот, кто ростом мал, стал великаном вдруг.

В исповеди мыслящего героя перо символизирует творческое действие на статику сомкнутого враждебного окружения. По исламской религиозной символике, орудие письма — это первая вещь, созданная из света. Поэтому неудивительно, что в стихотворении далее возникает образ лампы, несущей животворность бытия или, напротив, горькую неизбывность тьмы:

Так лампа, зажжена, нам щедро дарит свет,
Которым освещен наш угол и согрет,
Но если на ветру огонь ее погас
Иль сломана она — в ней проку больше нет.

Попытки Шакарима возжечь своим пером свет истины, чтобы человек, отпавший от мудрости разума и милосердия, мог задуматься о подлинном смысле бытия, пока не внушали оптимизма:

Я б не хотел, грустя, тех осуждать людей,
Чей так изменчив нрав по сущности своей.
Попробуй с фонарем пройти весь бренный мир —
Нет чистых в нем сердец — и станет жить грустней.

(Перевод Всеволода Рождественского)

Таким образом, поэтика заглавия «ноль» маркирует сущность той действительности, которая стала порождением эпохи безвременья, эпохи между настоящим, исповедующим вражду и ненависть, и светлым будущим, обещанным большевиками.

В конце февраля 1925 года в двери зимовий постучалась беда.

Тяжело заболел старший сын Шакарима Суфиян. В апреле ему должно было исполниться пятьдесят лет. Вызванный из города врач определил чахотку. Шакарим и без лекаря уже знал диагноз. Он мог надеяться только на врачебное искусство. Однако чуда не произошло. После двух месяцев мучительной болезни Суфиян скончался, оставив в сиротстве пятерых детей. Заботу о внуках поначалу принял на себя Шакарим.

Но позже, когда несколько улеглось горе, он вновь задумался об уединении.

«Когда справедливости нет, уйдите от мира», — говорил Конфуций. Древний китайский философ словно жил в одном ритме с Шакаримом. «Когда в стране справедливость, стыдно быть бедным и ничтожным. Когда справедливости нет, стыдно быть богатым и знатным», — говорил Конфуций.

Ни слава, ни почести, ни богатство уже не могли привлекать Шакарима. Одна страсть переполняла душу, занимала ум, заставляла учащенно биться сердце — сочинительство. Желание было так огромно, замыслы так велики, что слова, казалось, сами слагались в строки. И Шакарим мечтал вновь оказаться в уединении, чтобы в пустынной дали, в спокойной межгорной тиши собирать «ягоды-слова» с кустов плодоносного древа-разума и переводить их в рифмованные строки на чистом листе бумаге.

Писал в стихотворении «Прощальное слово»:

Смерть — не сожаленье для меня.
То, что я держал в руках, храня:
Одиночество — вот мечта моя!

И тогда он собрался во второе свое отшельничество, ставшее мученически-легендарным.

На сей раз выбрал для строительства уединенного жилища самое подходящее, как ему казалось, место — урочище Карабулак. Это были родовые земли. Он говорил себе, что имеет полное право ставить жилище в любом месте территории, принадлежавшей семье. Однако смутно представлял, что новая власть, культивируя иные взгляды на собственность, способна лишить прав на родовые земли.

Летом 1925 года вместе с сыновьями Кабышем и Ахатом он сложил из саманного кирпича скромный дом у подножия одного из холмов в Карабулаке. За жилищем на многие годы закрепилось название Саят-кора — «Охотничий двор».

Он и занимался на просторах родных долин охотой, чтобы пополнять запасы еды, пока позволяла погода. Добывал гусей, реже — уток. Если удавалось, стрелял косуль, архаров. Ахат вспоминал, как однажды он погнался верхом за подбитой лисой. Отец шел следом пешком. Подбитый корсак забрался в яму. Шакарим обложил яму со всех сторон валунами и ушел. Вернулся через два дня. Лиса к этому времени прорыла новый ход почти до поверхности. Шакарим просто схватил ее руками. Таким вот грамотным он был охотником.

Аргынбек Ахметжанов, друг Ахата, оставил описание дома в Саят-кора, где был летом на каникулах: «Жилище Шакарима, сделанное по собственному проекту кажы, имело особое строение. Две комнаты дома обогревались снизу через пол. Печь тоже была сложена по проекту кажы. Вдоль стен обеих комнат стояли шкафы с книгами. В первой комнате был низкий каменный стол, за которым он работал. Место, где он сидел, подогревалось от печи. Сидеть можно было поджав ноги. Стульями или скамьями он не пользовался».