Шакарим

А Шакарим наконец занялся литературными упражнениями, доставлявшими в прежние времена столько радости. Перечел все имевшиеся в личной библиотеке произведения Льва Толстого и раздумывал, какие рассказы и очень понравившиеся ему сказки-притчи великого русского писателя следовало бы в первую очередь перевести на казахский язык.

Каким-то необъяснимым образом нравственные принципы русского писателя в точности укладывались в этику Шакарима. Оба вопрошали беспрестанно о добре и зле и постоянно стремились найти ответы на свои вопросы. Оба свято верили, что только добро способно преобразить мир, а написанная строка, если она ясна и поэтична, может достигнуть божественной силы и влиять на повседневную жизнь.

Радость возрожденческого общения с превосходной литературой воплощалась в стихи. Шакарим очень хотел написать посвящение Толстому. Однако, как часто бывает в поэзии, сильно зависимой от игры воображения, темой соответствующего сочинения стало другое не покидавшее его чувство. Получился, по сути, ответ служителям мечети, сильно возмущавшимся в последнее время дискредитацией веры корыстными помыслами. Недавний спор с муллами попал под увеличительное стекло памяти. А единственный способ избавиться от навязчивых мыслей состоял в том, чтобы написать стихотворный ответ:

Не отступлюсь: я ученик Толстого!
Неверным ты зовешь его, святого.
Но он душой — за честь и справедливость,
Властитель он глубоких дум и слова.

Безграмотных мулл он именовал, по местной традиции, сопы (казахское производное от суфия). Кому-то из них и возражал горячо, благо никто не мешал мыслить:

Не он, Толстой, а ты, сопы, — неверный,
Не вера, а твои деянья скверны.
Невежда, ты душой и слеп, и черен.
И как увидишь свет благословенный?

В исповедании образа яснополянского отшельника, по Шакариму, слишком несоразмерны сила творческого гения Л. Н. Толстого и силы «сопы-проходимца» и тысячи ему подобных.

Позор, когда над верой так глумишься,
Не стану жертвой сопы-проходимца!
И тысяча подобных, если честно,
Не стоят Льва Толстого и мизинца.

Нашел ли Шакарим желанное успокоение, сочиняя стихи? Да, но только отчасти. Потому, что не давало покоя обещание, которое дал Абаю, — отправиться за знаниями в Стамбул, Мекку, Александрию. В глубоких раздумьях Шакарим обращался к Корану, которому поклонялся, как и прежде. Помнил изречение иранского богослова Мухаммеда аль-Газали (1058–1111): «Коран записывают в книгу, произносят языком, запоминают сердцем, и, несмотря на это, он все время пребывает в обители Бога, и на нем никак не сказывается то, что он странствует по написанным страницам и по человеческим умам».

Ничто не могло поколебать веру Шакарима в Аллаха и в священную силу знаний, даже непристойные речи местных фарисеев, извращавших веру до неузнаваемости.

В стремлении реализовать духовные заветы Абая Шакарим принимает решение немедленно совершить хадж — паломничество в Мекку и попасть в библиотеки великих городов Леванта. Увидеть другие народы, постичь мир, расширить горизонты познания — вот чего не хватало душе, томящейся в узких пределах знакомых пространств и ограниченного времени. Он объявил близким, что осенью отправляется в хадж.

Ахат запомнил рассказ Шакарима:

«Когда, на сороковой день после смерти Магаша, умер Абай, я впал в отчаяние. Абай не уходил из моих снов. Было трудно дождаться, пока пройдут три года траура. В конце концов, обдумав все, после откочевки на летние пастбища я собрал родных. Сообщил, что отправляюсь в поездку, чтобы исполнить обещание, данное Абаю.

Были несогласные. «Как можно уехать, не отбыв три года траура по любимому дяде», — говорили они. Но другие дали согласие. Я предпочел выполнить обещание, которое дал Абаю, несмотря на возмущение несогласных».

Пока Шакарим готовился к путешествию, Алихан Букейханов в сентябре 1905 года участвовал как представитель казахского народа в работе съезда земских и городских деятелей России, проходившего в Москве. На съезде обсуждались проблемы равенства наций и народов, равных избирательных правах, свободы в употреблении родного языка.