Шах-наме

Михраб счастливый вышел из шатра,—
В Дастане он обрел исток добра.

Увидел он: лежит в слезах супруга,
Лик побледнел, как будто от недуга.

Спросил в тревоге: «Что тебя томит?
Увяли лепестки твоих ланит!»

В ответ Михрабу молвила царица:
«Моя душа грядущего страшится.

Что будет с этой радостной страной,
С арабскими конями и казной,

С твоим дворцом, с послушными рабами,
С твоим венцом, с цветущими садами,

С царевной, что блистает красотой,
С величьем, славой, жизнью прожитой?

Пусть твой венец и трон блестят победно —
Со временем уйдут они бесследно.

Как ни старайся, их отнимет враг,
Деянья наши обратятся в прах.

Окажется в гробнице наша слава:
То древо, чьи плоды для нас — отрава,

Взрастили мы, трудясь в мороз и зной,
Венцом его украсили, казной,

Оно расцвесть роскошно не успело —
Его листва тенистая истлела.

Вот в этом наш предел и наш исход,
Не ведаю, когда покой придет!»

А царь: «Ты старое сказала слово,
А повторенье не бывает ново.

Сей мир противен светлому уму,
И мудрый ужасается ему.

Любого из живых судьба находит,
Один уходит, а другой приходит.

И в счастье и в беде — одна судьба,
Безумна с высшим судией борьба».

Синдухт — в ответ: «Поведала я притчу,
Надеясь, что я правду возвеличу.

Мудрец, достойный славы и похвал,
О древе притчу сыну рассказал,

А я ту притчу рассказала снова,
Чтоб со вниманьем выслушал ты слово.

Дастан, — открою истину тебе,—
Силки расставил тайно Рудабе.

Смутил ей сердце, сбил с пути царевну,
Найдем же выход, чтоб спасти царевну,

Я не смогла советом ей помочь,
И вижу я: страдает наша дочь».

Ошеломленный новостью такою,
Поднялся царь, сжимая меч рукою,

Вскричал: «Убью сейчас же Рудабу,—
Мне легче видеть дочь свою в гробу!»

Царица, гнев супруга понимая,
Сказала, стан Михраба обнимая:

«Властитель мой! Хотя бы к одному
Прислушайся ты слову моему,

А после поступи, как скажет разум,
Мы покоримся всем твоим приказам».

Отпрянул царь и оттолкнул жену,
Вскричал, подобный пьяному слону:

«Зачем я дочь свою в живых оставил,
Как только родилась — не обезглавил?

Был мягким, предков преступил завет,
И вот я от нее дождался бед.

Все качества отца должны быть в сыне,
Быть хуже, чем отец, — грешно мужчине.

Бесславья и позора не хочу,
А ты прибегнуть не даешь к мечу.

Когда могучий Сам и царь Ирана
Над ними власть получат невозбранно,

Тогда умрет кабульская земля,
Сады заглохнут, высохнут поля».

«Мой господин, — воскликнула царица,—
Не надобно болтать, не стоит злиться,

Не предавайся горю и слезам,—
Уже об этом знает всадник Сам,

Он с поля битвы двинулся обратно,
Он встретил эту весть благоприятно».

Промолвил царь: «Прекрасная луна!
Мне лгать в подобный час ты не должна.

Я б свадьбе не мешал, скажу я прямо,
Но Манучихра я боюсь и Сама.

И то сказать: на всей земле кого
С могучим Самом не прельстит родство?»

Синдухт сказала: «Гордый муж! Не стану
С тобой хитрить и прибегать к обману.

Твоя беда — она моя беда,
Я связана с тобою навсегда.

Как ты, и я вначале опасалась,
Но ясным наше дело оказалось.

Уж не такое чудо этот брак,—
Из сердца выкинь страх, тоску и мрак.

Заль поступил, как Фаридун когда-то,
К йеменскому царю пославший свата.

Чужой войдет как родич в твой дворец,—
Твой враг увидит в этом свой конец!»

Ответствовал Михраб, как прежде, гневный:
«Вставай и приходи ко мне с царевной».

Ей стало страшно: мрачен муж, как ночь,
Тоской терзаем, умертвит он дочь!

«Сперва, — сказала, — обещай мне милость»,—
Хитрила, царский гнев смягчить стремилась.

Михраб воскликнул: «Я клянусь тебе,
Что зла не причиню я Рудабе,

Но бойся Манучихра: царь всевластный
На нас нагрянет с яростью ужасной».

От сердца у царицы отлегло,
Она склонила пред царем чело,

Ушла с улыбкой на устах, сияя:
Лицо — как день, а кудри — тьма ночная.

Сказала Рудабе: «С весельем встань,
Теперь гепард терзать не будет лань.

Давай скорей запястья, кольца спрячем,
Убранство сняв, к отцу ступай ты с плачем».

«Снимать? Зачем? — сказала та в ответ,—
Мне, бедной, притворяться — смысла нет.

Навеки я принадлежу Дастану,
А то, что явно, я скрывать не стану».

И дочь предстала пред лицом царя,
Нарядна, как восточная заря.

Отец, ее увидев, восхитился
И мысленно к Йездану обратился.

Сказал ей: «Помутнен твой ум навек!
Какой допустит знатный человек,

Чтоб вышла пери за исчадье ада?
Тебя лишить венца и перстня надо!»

Он, полный гнева, как гепард рыча,
Кружил, сжимая рукоять меча.

Ушла царевна в страхе и печали,
И желтыми ее ланиты стали.

И мать и дочь — несчастные сердца —
Прибежища искали у творца.