Шалопаи

Перед начальником угро дед Аркаша вытянулся в струнку. Сопровождая к буфету, пробежал по плечикам одёжной щёткой. Буфет Дома офицеров был по сути маленьким ресторанчиком, на десяток столиков, с хорошей кухней и репутацией места встречи, которое изменить нельзя. Сюда спускались бильярдисты: офицеры из мигаловского гарнизона, а больше – райкомовцы и исполкомовцы средней руки; забегали руководители секций и кружков. И главное – заскакивали с улицы. Если человеку некуда было себя девать, он заворачивал к деду Аркаше. Сюда приносили новости, делились впечатлениями, обменивались сплетнями. Здесь сталкивались с давно забытыми знакомыми, с которыми в повседневной жизни не виделись годами. И либо вновь разбегались на неопределённое время, либо вдруг заново зацеплялись и уходили уже вместе.

Но в промозглое субботнее утро, сразу после открытия, буфет был ещё полупустым. Лишь в углу спинами сидела странная любовная парочка. Сидели, тесно прижавшись. Но обычно кавалер норовит поближе притиснуться к спутнице. Здесь же, напротив, мужчина в поисках спасения балансировал аж на краешке стула, а крупная, с широкой плоской спиной дама со стрижкой каре вжималась в него, будто задалась целью вовсе спихнуть на пол.

Но главное, за ближайшим к входу столом восседал Алька Поплагуев, в компании прежнего завотделом «Смены» Марика Забокрицкого. После знакомства с Мещерским Марик совершенно переменился. Из газеты уволился. Основательно освоил самоварное дело и стал широко известным самоварником. И, что вовсе удивительно, – почвенником. Сильно облысел. Отрастил окладистую бороду. По деревням в поисках икон и самоваров разъезжал на перламутровой «девятке», но в избы заходил в армячке и подбитых валеночках, летом – в косоворотке. Речь Марика, прежде сбивчивая, сделалась неспешной, округлой, даже несколько окающей.

– Мы, русские почвенники… – говорил он весомо.

– По мнению деревенщика Василия Белова, с которым согласен Распутин… – наседал он на собеседников.

– Откуда в Союзе антисемитизм? Мало ли что Эйдельман нафантазировал! Виктор Астафьев ему веско возразил. И кто такой ваш Эйдельман? Как говорится, широко известный среди узкого круга лиц. А Астафьев – классик всея Руси!

Алька слушал. Изумлялся, – откуда что взялось? Как раз сейчас Марик делился с Поплагуевым впечатлениями от последней поездки по сёлам.

– Что за чудо русские старухи! – восхищался он. – Я её ошкурить приехал, а она всей душой. Гнёт с капусты поднимаю, – вместо доски – икона!

– Откуда, бабуля? – спрашиваю.

– Так другого, чем прикрыть, не нашлось.

– Продай.

– За так бери, милок! Чтоб я за гнёт деньги брала. Вовсе, что ль, без совести?

А икона – мама не горюй! Даже навскидку под тысячу рублей. И вот на тебе – бери даром. Крыша сгнила, сама по худым доскам в ботах шаркает и – даром! Что за широта, что за гордость в русской душе!

– Так даром и захомутал? – уточнил Алька.

– Да ты что?! Думаешь, вовсе без совести? – Марик возмутился. – Я у неё самовар покупал. Доплатил, конечно, десятку.

– Почвенник ты – на всю голову, – уел его Алька.

Марик почесал лысый затылок:

– Думаешь, надо было больше дать? Вот и я сомневаюсь.

Алька прыснул. Только что он выиграл трудную партию в «пирамидку» и пребывал в игривом настроении. При виде Клыша и Меншутина Алька – раскрасневшийся, искрящийся, вскочил, в своей манере кинулся шумно обниматься. Потащил обоих за их столик.

Впрочем, приглядевшись к смурному Меншутину, градус веселья чутко поубавил. Боб плюхнулся на ближайший стул, налил до краёв водку из графинчика в нарзанный бокал, махнул.

Посидел с закрытыми глазами.

– Добавить начальнику угро! – рявкнул он. Впечатал кулак о стол. Забокрицкий с переменившимся лицом поднялся, распрощался поспешно – подальше от скандала. Став частником, Марик сделался ещё осторожней, чем в молодёжной газете.

– Ты не пропадай! Заходи! Потолкуем о сермяжной правде! – крикнул вслед Алька.

Из подсобки, заслышав знакомый голос, к столику заспешил официант Тимоша.

– Весь город держу! – не открывая глаз, громогласно сообщил Меншутин. С хрустом сжал кулачище. – Ни копья в карман не заначил! И что в благодарность? Я же и скопидом. Слышь, Алый? Квартиру, видишь ли, попросил! Для дочки, чтоб без сырых стен. Может, не заслужил?!

– Уж Вы-то, – подоспевший Тимоша подобострастно махнул салфеточкой по заляпанной скатерти. – Уж кто бы говорил. Куда ни глянь – ваши крестники.

Меншутин при звуках знакомого голоса приоткрыл глаз.

– А думаешь, не давали? – вопросил он.

– Как же не давали? Сам знаю, сколько раз подступались. – Тимоша поддакнул. – Да и сейчас – только кивните. Мигом очередь от горсада построю.

Сказал, вроде, с шуточкой. Но глаз испытующе блестел.

– Поляну накрой! Самого лучшего неси! – потребовал Меншутин.

– Так сделаем, – интимно зашептал Тимоша. – Коньячок завезли. И сёмушка почти свежая. Только с краёв чуть заветрилась. Для вас, конечно, срежем.

– На вот, толкни живо. Можешь за полцены. – Боб сунул официанту «Зенит». – Но чтоб стол, как в «Метрополе». Не скупясь… Скопидома нашли!

Тимоша обнюхал свежую кожу футляра, заглянул внутрь.