Шалопаи

Права ты, милая, права! Даже очень долгая человеческая жизнь – это всего лишь один виток Урана вокруг солнца. За это время земля, будто женщина в бане, соскребает с себя всех родившихся в начале витка – одного за другим.

Жизнь – это гонка с выбыванием. Только победитель без приза. Некому вручать. Проигравшие не добежали. Но будто передали эстафетную палочку тому, кто всё ещё в гонке. Мы несём в себе тех, кого пережили.

Пляж всё ещё пустынен. Нет даже чаек. Разве что две-три важно разгуливают по сырому песку. Как бы не так! Зачерпываю из прикрытой миски горсть крошек и – раскрываю ладонь. Тотчас отовсюду доносится трепыхание крыльев, и десяток-другой птиц пикирует на полную семян ладонь, на локти, плечи, голову. Зависают надо мной, спустив лапы под 45 градусов, будто закрылки самолёта. В секунду-другую я превратился в посадочную площадку. Внезапное рождается ниоткуда. Если б так же легко, движением ладони, можно было бы собрать ушедших друзей.

– Ёжи-ик! – кричу, рискуя сорвать голос. Чего, в самом деле, ору? Куда? Кому?

– Лошадка! – почудился слабый отклик.

Глава 8. Время ушлых

Кто – в панике, кто – в ярости,

А главная беда,

Что были мы товарищи,

А стали господа…

Борис Чичибабин

События в огромной стране меж тем раскручивались с нарастающей неконтролируемой скоростью, будто неохлаждённый реактор в Чернобыле. Прекраснодушие обернулось обманутыми иллюзиями, обман породил озлобление и зависть к более удачливым. Всё это осело и впиталось в общество незаметно и необратимо, будто радиация.

Воздух всё так же сотрясался от призывов и воззваний. Но высокопарные слова падали отныне в пустоту. Лозунги достигали ушей, но не проникали в души. Народ стал наливаться злобой. Призывы к свободе хороши на сытый желудок, когда накормлен сам и семья.

Меж тем из магазинов исчезли продукты. Нехватка еды – большая ли, малая – была в СССР всегда. Но люди умели приспособиться. В каждой семье был «стратегический запас». И даже в небогатых семьях находилось, что выставить на стол к приходу гостей. А тут – как отрезало: прилавки сделались стерильно чистыми. Сначала начались перебои с насущным: мясом, молоком, с хлебом. Следом исчезли носки, сигареты, бритвенные лезвия, постельное белье. Не стало стирального порошка, мыла, чая.

Газеты писали о задержках зарплаты на предприятиях, о нарастающем дефиците. Но почему задержки, откуда вдруг дефицит? Колхозы как будто как собирали урожай, так и собирают, станки на предприятиях работают. Что же произошло, куда всё подевалось?

Каждый объяснял происходящее к собственной выгоде. Руководители показывали пальцем на спекулянтов-кооператоров, по дешёвке скупающих госпродукцию и перепродающих её втридорога. Предприниматели, напротив, бились в конвульсиях от непомерных налогов и бремени госслужб, кажется, задавшихся целью истребить частную инициативу на корню.

Талоны, введённые повсеместно, воспринимались как оскорбление. Отоварить их можно было, лишь отстояв в огромных, злобно кипящих очередях.

Тоска! Но прежде тоску заливали водкой. Не стало и водки.

Начались проблемы с куревом. Это-то откуда? Пресса разъяснила – чуть не все табачные фабрики страны почти одновременно поставили на ремонт. Кто? С какой целью?! Где враг-саботажник?

Перестали доверять и прессе. Жили слухами. Но и слухи не поспевали за вывертами власти.

В январе 1991 года Президент СССР Горбачёв подписал Указ об изъятии из обращения в трехдневный срок 50– и 100-рублевых купюр образца 1961 года.

Страна одномоментно обнищала. Ещё недавно переполненные перестроечным энтузиазмом, люди сделались тревожными, беспокойными. Те, что распевали на митингах: «Возьмёмся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке», почувствовали себя брошенными на произвол судьбы. Приходилось отныне выживать как раз поодиночке.

По тонкому наблюдению Мари Шторм, после дефолта мужчины стали неопрятны и вовсе перестали принимать душ.

Банковские сбережения обнулились.

«Сгорели» накопления и у кооператива «Благородные доны». Нечёсаная, с оплывшим лицом Светка безутешно рыдала, кляла мужа.

– Что теперь делать прикажешь?! На паперть? На паперть, да?! Говорила, нельзя этому государству доверять? Говорила, что надо в доллары конвертировать? А ты, дуралей, не слушал.

Ничего подобного Светка никогда не говорила. Но спорить с всполошной женщиной Оська не стал. В отличие от неё, он, хоть и огорчённый, присутствия духа не потерял.

– Отчего ж сразу на паперть, Светочка? – он погладил жену по рыжим кудряшкам. Достал из ящика стола несколько заготовок. – Вот!

– Что за вот? – притворно нахмурилась Светка. Она уж увидела, что муж что-то придумал, и сразу приободрилась. – Эти загогулины, что ли, пойдем на рынок продавать?

– Ещё как пойдем! – Оська любовно осмотрел заготовки на просвет. – Только сначала патент оформим. Мы с тобой что, посуду изготавливаем?

– Ну.