Шалопаи

В другое время загадочная эта фраза стала бы роскошным поводом для зубоскальства. Но не сегодня. К тому же у второго контейнера они увидели старичка в домашнем джемперочке. Зарывшись с головой в «мусорку», он шуровал внутри шваброй, очевидно, прихваченной из дома. У ног стояло несколько перетянутых бечёвкой книжных стопок. Это был бывший директор Десятой школы Анатолий Арнольдович Эйзенман. Ныне – пенсионер.

Подошли.

– Здравствуйте, Анатолий Арнольдович, – поздоровались они на два голоса.

Тело над контейнером вздрогнуло, закаменело. Наконец, наружу показалась взлохмаченная голова.

– А, ребята, – кисло поздоровался он. Показал на книги. – Вот что делается. Гаршин, Панова, Плутарх, Гомер! Недавно двухтомник Фабра нашёл. Книги в мусор! Докатились. А ведь существует прямая связь между отношением человека к книге и отношениями в обществе. Это сообщающиеся сосуды! Когда выбрасывают Гомера и приобретают сонники и хиромантию, в стране происходят необратимые процессы!

Анатолий Арнольдович говорил горячо. Но за излишней горячностью проступало смущение. Данька заметил, что ногой он потихоньку заталкивает под контейнер пакет с костями – явно из той же мусорки.

Друзья переглянулись. Под благовидным предлогом распрощались, пообещав заглянуть в ближайшее время. Распрощались с тяжёлым сердцем. Похоже, заслуженный учитель Республики жил впроголодь.

Перешли на другую сторону Волги. Возле памятника Афанасию Никитину на редких прохожих набрасывались развесёлые зайки, мишки, ослики с табличками на груди, требовательно зазывая в магазин «Мир кожи». Оживление их настолько не подпадало под настроение друзей, что Клыш совсем было приготовился шугануть приставал, как вдруг один из заек отошёл в сторону и стянул с головы шлем. Под ним оказалась пятидесятилетняя женщина с измождённым лицом и потухшим взглядом. Должно быть, одна из лишившихся работы.

Зашли в рюмочную на проспекте Мира, неподалёку от УВД. Рюмочная была пуста. Лишь у углового столика вполоброта нахохлился над пустым стаканом странного вида опоек. Низенький. В галошах, протёртых шароварах, с окладистой, не по росту, длинной бородой. Эдакий Черномор. Друзья вытащили прихваченные Оськой чебуреки, разлили по первой. Заслышав булькание, опоек тихо простонал.

– За Алого! – Клыш приподнял стакан. Оська кивнул. Пили за друга, ещё не поминая. Но уже не чокаясь.

– Может, и мне капнете, – подошёл странный сосед. Подставил свой стакашек, улыбнулся искательно, щербатым ртом. – За Альку я б тоже выпил.

Друзья принялись вглядываться.

– Не может быть, – произнёс Оська.

– Чтоб я сдох, – согласился Клыш.

Перед ними стоял Коля Рак. Поэт и теперь – по виду – бомж.

– Никто не узнаёт, – сообщил Коля, отчего-то довольный.

Клыш налил.

– За Альку, – Коля поспешно схватил стакашек, выпил, проливая. Поёжился. Затих сладостно. – Очень я, как узнал, переживал. Нашли кого убить. Ну, пусть балагур. Но ведь весельчак совершенно беззлобный. И – нате! Такого ломом по голове – вовсе совести надо не иметь.

Оська икнул. У Клыша клацнули зубы. С изменившимся лицом ухватил Рака за плечо. Тот ойкнул.

– Говори! – глухим голосом потребовал Клыш.

Коля потёр плечо.

– Я в Кувшиново думаю уехать. За трактор сяду, по меже… Мать-родина… Земля не выдаст…

– Говори же, сволочь! – сорвавшимся, не своим голосом выкрикнул Оська. Вновь икнул.

В рюмочной меж тем появились новые посетители. Стали оглядываться на крики.

– Налей, чем сволочить, – обиделся Рак. – Человек только из рабства вызволился. Я, может, сам думал вас найти. Как из рабства отпустили, так и думал. А потом подумал, может, и сами знаете.

Выпил новую порцию, важно огляделся.

– Первым делом – это то, что я эту карту треклятую у помойки нашёл, – сообщил он. Увидел перед собой две пары выпученных глаз. Вскинул руку жестом оратора, успокаивающего аудиторию. Заговорил более-менее внятно.