Шалопаи

Но была и школа молодого бойца с огромными, как ангары, казармами, куда вместе втиснули три сотни русских новобранцев и десяток армян. И эти десять безнаказанно лупцевали русских пацанов, потому что сразу сбились в стаю, а русские держались порознь, и когда били одного, другие пугливо жались по углам. Была и резня меж армянами и азербайджанцами в батальоне аэродромного обслуживания, и «стариковщина», когда зачмырили нескладного рядового Петрухина. И довели до петли, из которой сам же Алька едва-едва успел его вытащить.

Закончив повесть, Алька поставил название – «Честь имею!», подумав, подписал – «прапорщик Счирый». Расхохотался новой проказе и перед самым отъездом в отпуск отправил в адрес журнала «Юность».

Отрывистый звонок в дверь прервал весёлое повествование.

В комнату, сопровождаемый тётей Тамарочкой, вошел Михаил Дмитриевич Поплагуев. Всегдашних сапог больше не было. Бывший армейский прокурор уволился из армии и был назначен первым заместителем прокурора области. Но шаг оставался прежним, хрумким. В облике добавилось увесистости и значимости. Он снисходительно всучил руку Земскому.

Завистливым взглядом шаркнул по моющимся финским обоям. Жутко дефицитным.

– Вот ты где! – он потрепал стриженую голову сына. – Мать, узнав, что приехал, с работы летит, сама не своя от радости. А сынок, оказывается, ещё с утра нагрянул и не заглянул, не позвонил. Будто родного дома нет! – попенял он.

– Так мама уже вернулась?! – Алька обрадовался.

– Скоро будет, – Михаил Дмитриевич неодобрительно скосился на изрядно попитое спиртное.

– Гляжу, не меняетесь, мизерабли!

– Почему, собственно, мизерабли? – удивился Гранечка.

Кто такие мизерабли прокурор сам не помнил. Но угадал насмешку. Набычился.

– Потому что пора уж определяться, с кем вы! С народом, по столбовой дороге, или всякими там закоулками? Кто из нас по молодости не фанфаронил? Но – впереди жизнь. А в ней кто первым, тот и в первых. В партию, кстати, пора вступать. Как, сын? Созрел?

– Перезрел, – сдерзил Алька.

Гранечка не удержался – хихикнул.

Михаил Дмитриевич неодобрительно покачал головой. Глянул на Граневича, глаза в глаза, как бы желая прожечь, как любил смотреть на арестованных. Но – не прожег, – наткнулся на ясные, полные весёлого любопытства глаза.

Михаил Дмитриевич и сам понял, что назидания затеял не ко времени. Нахмурился педагогически:

– Э! Что с вами, недоумками!.. Иди! Мать уж, наверное, дома.

Алька поднялся, потянув за собой и Гранечку, – показал взглядом, что одному с отцом оставаться не хочется. Чмокнул по дороге тётю Тамарочку – с тремя блюдами нарезки в руках. Шепнул:

– Ничего не убирай. Попозже смоюсь – вместе с мамой.

Задержавшийся Михаил Дмитриевич проводил обоих неодобрительным взглядом.

– Были обалдуи, такими и остаются.

– Почему, собственно, обалдуи? Чудесные мальчишки, – возразила Тамара.

– Осип Граневич на комбинате незаменимым человеком становится, – поддержал жену Земский. – Такой план реконструкции расписал – академикам на зависть. Да и Алька – дай срок, встанет на свой путь.

– Свежо предание! Больно мотает парня, – покачал головой Поплагуев. – Всё ему не так и те не те. В смутное время живём, – он отёр платком жиреющий затылок. Испытующе глянул на Земского. – Какие-то кооперативы полезли, кафе частные. Задавить бы, пока в зародыше. Нет, цацкаются. Помяните моё слово, – заиграемся! А мой-то издавна не к тем голосам прислушивается. Куда ещё качнёт? Но тут я на армию крепко надеюсь. Казарма своё доберёт. Думаю, в политучилище послать. Там дурь из башки повытрясут.

– А если вместе с мозгами? – съязвил Земский.

– А хотя бы и так. Что, по сути, мозги? По весу у всех примерно одинаково. У орангутанга, говорят, ещё больше весят. Ухватись за правильную линию – и без всяких мозгов в фарватере потащит, – пошутил прокурор. – Да хоть сосед наш, Сергач. Я его, по правде, за никудышного человека держал. Лектор-трендила. Думал, проку не будет. А ведь поди: взял себя в руки, в исполкоме на кооперативы посадили. При серьёзном деле нынче.

Земский поморщился. По его мнению, Сергач и впрямь нашёл свою нишу: пристроился при власти, как прежде юродивые при церкви на паперти.

Михаил Дмитриевич уловил холодок. Коротко кивнул.

– Ну, пойду. Своей семьёй посидим.

Дверь за ним закрылась.

Земский озадаченно огладил лысину.