Шалопаи

Над ним посмеивались:

– Что за бабушка русской демократии лет пятидесяти поила тебя вчера в баре?

– Ничего не бабушка, – защищался Липатов. – А что не первой свежести, так женщина в любом возрасте и при любой комплекции участия требует. Что у неё, другая анатомия? В крайнем случае, фантазию включишь. Я себе когда Мирей Матье представляю, а когда из наших кого, хоть Маргариту Терехову. Тоже очень возбуждает. Всё время свежие впечатления.

Должно быть, благодаря кому-то из них Васька высидел себе место в облздраве. Оброс связями среди медицинских чиновников, потихоньку принялся выпасать должность заведующего в какой-нибудь из городских поликлиник. Под это – мысленно присматривал будущий штат, – из прежних однокурсников, на которых можно было бы опереться. По субботам часто приводил с собой кого-нибудь из врачей. Чаще всего, – крупного, с могучими ухватистыми руками Колю Моргачёва.

Ещё со школы Моргачев, прочитав Барнарда, мечтал об операциях на сердце. Да и институтские профессора среди прочих студентов выделяли Колю как будущую звезду кардиологии. Знаменитым кардиологом он пока не стал. Работал на скорой помощи. Но успел заработать репутацию безошибочного диагноста, уже не раз спасавшего больных «от ножа», – на скорой то и дело приходится принимать рискованные решения. О фантастической интуиции Моргачёва знал и Липатов. Потому дружил впрок, «на всякий случай». Залучить такого специалиста в команду было бы большой удачей.

А вот гинеколог Виктор Аграновский уже успел стать областной достопримечательностью. Аграновский был приземист, залыс, на обезьяньем черепе резко выступали вперёд два кроличьих зуба. Лысина на овальном черепе компенсировалась густой, по всему телу растительностью. Интимная подробность эта передавалась его пациентками от одной к другой. Своего жизнелюба-доктора, несмотря на отталкивающую внешность, они обожали. И даже откровенное хамство воспринималось как особая фишка. – Причем тут яичник? Вам что, вместо матки мозг выскоблили? – ехидничал врач над пациенткой. – Беспокоить могут боли, отсутствие любовника, а яичник беспокоить не может. – Доктор, боюсь кесарева, – кокетничала другая. – Какое кесарево с такими бёдрами, шлёма? Ты себя в зеркале видела? Ты ж машина для родов.

С приёма обе убегали осчастливленные.

Впрочем, балагура Витю ценили и мужчины. При случае доктор Аграновский ловко залечивал триппера. К тому же имел обширные связи в аптекоуправлении. Слыл мастером солёной остроты. Его хохмы, вроде «время срать, а мы не жрали», расходились в народ.

Захаживал Коля Рак. В Кувшиново, на родину, он так и не вернулся. Зато расцвел как поэт. На большие формы у него уж не хватало «трезвого» дыхания. Зато короткие его экспромты: на свадьбы, на юбилеи, – шли нарасхват.

Очень любили его официантки. Когда Коля – мягкий, на подпитии, – приходил в ресторан, его облипали: «Коленька, похвали нас! Только и слышишь от мужиков: «Ах, модели! Ах, актрисы! Ах, поэтессы!» А мы что, не женщины?»

Коля не отказывал, импровизировал:

«Официантки лучше поэтесс! Здоровым влез, здоровым слез». Благодарные официантки накрывали стол, несли хороший коньяк.

Впрочем, все эти группы лишь поначалу рассаживались порознь. Пока не появлялся Поплагуев. Весело-ироничный, гораздый на розыгрыши и «приколы», он быстро перезнакомился со всеми. Так что уже его самого искали и зазывали в компании. Через час-другой после появления Альки все оказывались вперемежку, и отличить комсомольцев от бандитов, не зная в лицо, становилось затруднительно. Затеялись публичные «перестрелки» с Колей Раком. Задавалась тема. Скажем, женская фигура. На очередную импровизацию Рака Алька отвечал своей: «Для сохранения изящной женской талии нужны добротные мужские гениталии». На эти «импровизы» стали подъезжать специально.

С лёгкой Алькиной руки, утренние похмельные посиделки окрестили «субботниками».

Легко сходился с девочками. Так же легко, без нервов и без взаимных обид, расходился.

На субботниках Алька сблизился с Мариком Забокрицким – заведующим отделом областной молодёжной газеты «Смена». По кличке Акула пера. Курчавый, остроносый, с влажными черными глазами, в узеньких змеиных очочках. Поразительно, но когда он снимал очки, взгляд «акулы» делался мягким и беззащитным.

Забокрицкий как-то подсел за столик, где фантазёр Поплагуев под общее ухахатывание как раз рассказывал тридевятую версию своих армейских похождений, по привычке подпуская новые виньетки.

Марик даже не заметил как принялся вторить остальным. Аж очки от слёз запотели.

– Шельма ты, старик. Ловок языком чесать, – оценил он. И тут же предложил Поплагуеву попробовать себя в газете. Для начала написать очерк или рецензию.