Шалопаи

Но сейчас установилось бабье лето. Пышное, доброе. Кроны шумели густые, зелёные. С вкраплениями желтизны. Лишь кое-где посыпались сухие листочки, будто первая перхоть с густой шевелюры.

Навстречу то и дело попадались девичьи группки. В летних платьицах, кое-кто – в белых халатиках. Явно из учебного корпуса мединститута – что за углом, напротив Путевого дворца. Сблизившись с Алькой, притихали, оглядывались и принимались шушукаться.

Рослый, с медальным профилем загорелый синеглазый красавец в оливковом, под цвет загару костюме, жёлтых, тонкой кожи шузах, в чёрной атласной рубахе, с подвязанным крапчатым белым галстучком, шёл, помахивая рифлёным кожаным «дипломатом». Но – что досадно – с взглядом, углублённым в себя. Будто никого не видел и не слышал.

А Алька и впрямь никого не замечал. Он вновь мечтал. Но, в отличие от весны, – совсем о другом. Нежданные пять тысяч плюс отложенные на сберкнижку, – вот уж и недостижимый прежде новенький жигуль. Впрочем, мечталось о «Жигуле» как-то натужно. Сам понимал, что машина будет скрести воспоминанием о неправедных, по его понятиям, пяти тысячах. А вот если матери и тёте Тамарочке по собольей шубе? Представил, как будет шуба смотреться на матери под роскошное старинное колье. Да, но у тёти Тамарочки колье нет. Вообще ничего, кроме серёжек да янтарных бус. Значит, надо что-то помараковать – под шубу. Алька всё больше погружался в мечтания. Вот они в квартире, и вдруг – звонок. Доставка. Соболья шуба. «Откуда? Ошибка?» А он вынет эдак небрежно ювелирный гарнитур: «Примерь! Всё сомневался, подойдёт ли». Тётя Тамарочка разрыдается, бросится зацеловывать. А дядя Толечка отвернётся: «Что ж с того? В доме мужчина вырос».

А ещё хотелось есть. Страшно, аж до слюноотделения. В «дипломате» по соседству с пятитысячной пачкой лежал бумажный пакет, набитый пирожками с ливером, и бутылка лимонада, что купил у входа в горсад.

На набережной, у памятника юному Пушкину, Алька свернул на тихую боковую аллейку, на которой сквозь разросшийся черёмуховый куст разглядел витую скамейку.

На скамейке, прикрытый газетами, спал бомж.

Подойдя ближе, разглядел прикнопленный к спинке скамейки ученический листочек с выведенной химическим карандашом надписью: «Дорогие граждане! Валите мимо! Я не сдохла. Просто достали вниманием».

Алька, хмыкнув, подсел в изголовье. Газеты мелко подрагивали.

– Ну и чего надо? Зоопарк тебе или читать не умеешь? – спросили его из-под газеты, – хрипловатым, простуженным голосом.

– Прикольно, – Алька, пригнувшись, подул. Газеты разлетелись. Перед ним, свернувшись в клубок, лежала пичужка лет шестнадцати. В драных джинсиках, в маечке, с жёлтой копёнкой на голове. С едва наметившимися грудками, худенькой, без бёдер фигуркой. Лежал подросток, только-только начавший формироваться в женщину.

Алька дотронулся до потного лба:

– Не температуришь?

– Тебе не всё равно? – ответили ему. Девчушка резко уселась, возмущенно глянула перед собой. Разглядела лощеного, с иголочки, красавчика. От удивления тряхнула головой.

– Ишь каков гусак! – оценила она. Машинально огладила копёнку. – Так чего всё-таки надо?

– Не каждый день клошара встретишь! – пошутил Алька. Увидел, что обидчивая девчонка заново нахмурилась. Поспешил объясниться. – Клошары – это парижские нищие. Тоже под газетками спят… На Сене.

– Почему на сене?.. А, это ты так прикалываешься?

– Так чего всё-таки дома не болеется? – добродушно поинтересовался Алька.

– Не болеется и не болеется, – буркнула она. – Кого гнобит чужое горе?

Алька меж тем вытянул из «дипломата» промасленный пакет. Заметил, что девчонка, помимо воли, сглотнула.

Протянул:

– Угощайся.

Она колебалась.

– Купил, а аппетита нет, – соврал он. – Так что, будь другом, помоги.

Протянул пирожок. Она взяла, медленно поднесла ко рту и – одним махом откусила полпирога. Следом, спехом, будто боясь, что отнимут, – другую половину.

– Вот здорово! – обрадовался Алька. – Хоть выкидывать не придётся. Рубай, сделай одолжение.

Отдал пакет. Девчонка, давясь, замолотила крепкими зубками. Заглянула внутрь.

– Там ещё два, – сообщила она. – Я Ивашке оставлю? Раз ты все равно не хочешь?

– А Ивашка у нас кто?

– Обормот!

Алька, чем дальше слушал, тем меньше понимал. Девчонка заметила это.

– Братишка мой малой. Сейчас как раз к фонтану побежал. Поклошарничать, – сыронизировала она.

Алька знал, что в горсадовский фонтан иногородние туристы бросают монетки – по обычаю, чтоб вернуться. Значит, мальчишка помчался к приезду очередного автобуса в надежде выудить несколько денежек.

– То есть вы чего, здесь живёте?

– Скажешь! Ещё вчера у подруги на даче жили.

– А квартира? Квартира-то собственная есть?

– Да есть вообще-то. Только нам туда соваться нельзя.

Алька потряс головой.

– Слушай, оно тебе надо? – девчонка ладонью отёрла рот. – Угостил, сделал доброе дело и – иди себе дальше, гоголь-моголем!

– Ну хотя бы пока перекусываем, – Алька сбил пробку с бутылки, протянул. – Время-то все равно терять.

Девчонка с деланным безразличием пожала худеньким плечиком. На самом деле ей страшно не хотелось расставаться с обворожительным прикольщиком.