Шалопаи

– А вот как раз такие нынче и нужны! – увесисто произнёс Первый. – Прежние для этого не годятся. Новые цели – новые люди! Критиковать ты умеешь. Доказал. Воплотить – вот задача. Подбираю команду!

– Чтоб бежать по новому следу, – буркнул Оська.

В квартиру вновь позвонили.

Стукнула входная дверь, послышались голоса: мужской, очень знакомый, и женский. При звуке женского голоса Алька и Оська, не сговариваясь, встрепенулись. Потому что, узнав женский, сообразили, кому принадлежал мужской. И с чем они пришли.

Действительно, в комнату ввалился Котька Павлюченок, за его спиной вырисовывалась понурая Сонечка. Котька лихорадочно подрагивал. Изобразил общий кивок. Кажется, никого не видя.

– Кто к нам пришел! – воскликнул Алька, неестественно оживившийся. – С дембелем тебя, дружище!

Требовательным жестом Павлюченок пресек всплеск фальшивой радости.

– Парни! Я к вам как к ближайшим друзьям, – прохрипел он. – У меня только одна просьба. Начистоту! Пока меня не было, эта профура… гуляла?! Кой о чем наслышан – многие писали. Но – хочу от вас. Только «да», и я уйду. Ну?!.. Олег!

– Павлюченок, ты часом не сбрендил? – Алька заморгал. Сонечка из-за спины мужа делала ему страшные глаза.

Котька заметил.

– Не переглядываться! – закричал он надрывно. – В глаза! В глаза мне! Как друг, – в глаза.

– Все-таки плохо на тебя армия подействовала, – огорчился Поплагуев. – Ворвался, не поздоровался. Хлеба-соли не вкусил. Мы тебе что, чужие? Баула! Налей дембелю.

– Не увиливай! – голос находившегося на надрыве Котьки дал внезапную усадку, – он пустил петуха. Прокашлялся надсадно.

– Вторые сутки, как вернулся, – пожаловалась Сонечка. – То трахает, то допрашивает. И чем вас там в армии кормят? – она постучала себя по лбу.

– Подозреваемая! Не отвлекать следствие! – не оборачиваясь, Котька тыльной стороной ладони залепил ей оплеуху. Судя по пунцовым щекам, – не первую. – Я жду, Поплагуй. Или – больше не друзья?

– А что я тебе должен сказать?! – неискренне рассердился Алька. – Я слухами не пользуюсь. Да и не знаю насчёт слухов, – быстренько подправился он. – Достойная мать. Ребенка растит. Вместе с тещей твоей, Фаиной Африкановной. Так вот докладываю: по Фаине Африкановне сигналов не поступало (он всё-таки не удержался от ёрничества). Спохватился. – Как, впрочем, и по дочери ее. В смысле по младшей. Вот насчет Светки, тут некоторым образом есть информация… Может, тебе перепутали?

– Скотина! – оборвал Котька. Исподлобья глянул на отмалчивающегося Граневича. Но тот живо вильнул глазами на сторону.

Теперь Котька разглядел и Баулина.

– Баула! Уж ты-то из кабаков не вылезаешь! Будто не встречал?

– А что кабаки? Подумаешь, кабаки! – Робик принялся старательно наливать портвейн. – Ну и кабаки! Эка невидаль. Да и в прошлом они теперь. Ныне на стезю ступил.

Он ткнул в комсомольский значок на лацкане.

– Кстати, портвешка накапать? Три семёрки. Вполне себе ничего.

Павлюченок бухнулся на колени.

– Ребята! Пожалуйста. Что вам стоит? Одно слово и – клянусь – разведусь! Свободным человеком вновь стану. Ну! Не погубите.

Отчуждённое молчание было ему ответом. Плечи Павлюченка поникли. Воловьи глазищи увлажнились. И тогда из его тени выступила Сонечка.

– Всех допросил или еще к кому побежишь?! – полная презрения, она пнула острым каблучком коленопреклонённого супруга. – Видеть тебя больше не желаю!

Развернувшись эффектно, крупным шагом пошла к выходу.

– Эх вы! А я вас за друзей держал… – Котька грузно поднялся с колен, побежал следом. – Сонечка, девочка! Погоди. Я ж не с умыслом. Больше в плане дознавательства. Ведь чего только не писали. Я тебе после покажу. Что ж ты всё так к сердцу. Да не вертись же! – из коридора донеслась возня, неприязненные вскрики, плавно перешедшие в беспорядочные, прерывистые чмокания.

– Что? Уже уходите? И не посидите?! – крикнула Поночка.

– Нам бы прилечь где побыстрей, – ответил задыхающийся Павлюченок. Входная дверь за ними захлопнулась.

Алька в сердцах отодвинул пульку:

– И что хорошего мы сделали? Обрекли друга на жизнь рогоносца. Почему не сказал, Оська? Уж если мне в подробностях насообщали, то ты-то с ними, считай, через стенку. Разве ничего не слышал? Ты ж у нас известный правдолюбец.

– Правдолюбец! Но не стукач, – огрызнулся Граневич. – Как про это сказать? Она на меня зыркает, только что насквозь не прожгла…

Зло, до боли, пожевал губами.

– А, с другой стороны, как я теперь Павлюченку в глаза смотреть стану?

– Не за что вам себя корить, – веско произнёс Горошко, дотоле отмалчивавшийся. – Слышали же: ему и без вас порасписали! Хотел бы развестись, поводов хватало. И – что? Зачем он сюда припёрся? Так я вам скажу. Потому что на самом деле разводиться не хочет. Но и смолчать самолюбие не позволяет. Вот и мечется!

– Но в чем логика?! – не понял рациональный Граневич.