Шамбала

Прежде, чем закрыть глаза, вижу поразительно светлое небо. Оно белое, как пух, и сквозь перистые и кучевые, как барашки на картинках, облака, мелькают чьи-то неимоверно дорогие – бесценные – лица едва знакомых людей. Молодой человек с копной белых, как сено, волос; его сбитые крепкие руки; голубые глазки маленькой девочки – нет, уже, разумеется, девушки. Люди эти активно жестикулируют, сменяются в выражениях своих светлых ликов. Возможно, они меня знают – но это неважно. Нет больше Киану, что сумел бы возвратить меня к жизни одним своим едким словом; нет и больше никогда не будет того, кто навсегда останется в моем сердце, тот, кто сумел разбудить душу от вечного сна, кто раскрыл глаза на иной мир – кто сам стал мне целым, неизведанным миром.

Мы не выбираем, кому жить, а кому остаться. Промысел это одного лишь Бога. Пусть и моя судьба станется в его руках – силы мои давно утрачены, чтобы вершить еще и это.

97

Сквозь сон чувствую непроизвольные движения собственных губ. Они зовут одного-единственного человека, в уголках глаз собрались горючие слезы. Слышится внизу грохот, шум голосов, дикая потасовка; дверь в мою комнату распахивается, в одну секунду сильное, выносливое тело прижимается к моему. Тону в объятиях, беззвучно рыдаю, стону от боли, пронизывающей все тело. В каждой клетке – мучение и страдания, но с силой привычки молчу.

– Я заберу тебя отсюда… Отправлю тебя подальше… В Ас-Славию, Аламанию, на Восток, – куда только захочешь, – шепчет он, гладя мои спутанные волосы.

Не могу произнести и пары слов. Сила, исходящая от его тела, безгранична. В ней таится надежда, которую мы давно утратили, открытость сердца, пророчество грядущего. В теплоте его рук таится слишком много заботы и, – признаюсь ли себе? – истинной любви.

– Если когда-то мне дозволено будет искупить этот грех… – продолжает он, прижимая мою голову к своей груди и раскачиваясь, как мать убаюкивает на руках ребенка.

В дверях стоит Мария – немного более опрятная и чистая, чем обыкновенно. Через мгновение за ее спиной появляется Бона, Вит, малышка Ми и даже Мальва. Знаю, что где-то маячат и все наши – вернее те, кто остался: Натаниэль, Руни, Кара и Герд. В этой обморочной суматохе их слишком много, чтобы заглянуть каждому в лицо, вспомнить все, что нас связывает. Как дороги мне эти люди – каждый из них; и скольких еще я утратила безвозвратно…

– Армина… – звонко щебечет Мария.

Эйф оборачивается лицом в их сторону и твердо гласит:

– Все разговоры после.

Тон его требует беспрекословного подчинения. Нехотя толпа – лицо за лицом – рассеивается. Мы остаемся одни; я по-прежнему не в силах произнести и слова.

– Знала бы ты, какую истерику Бона тут устроила, – бубнил он. – Мы думали, перебьет все к чертям собачьим – и посуду, и пожитки… Сказала, что только сейчас поняла, как тебя любила; что ты была хорошей девочкой и тоже любила их – конечно любила, иначе не таскала бы им еду из-за границы и вообще… А потом кинулась в рыдания. Господи, лучше бы я этого не видел… – вздохнул он. – Зачем ты туда отправилась? Столько людей погибло, еще больше отравилось этим газом. Сейчас бы лежала где-нибудь в канаве… Даже думать не могу об этом.

В тишине слышу стук его сердца. Неважно, что он говорит, неважны любые наши слова. Они пусты, как и все кругом. Что я знала о его жизни? Что я вообще могла знать? Меня гложет неясная обида, отчаяние. Одному Богу известно, как сильно я его любила.

Через некоторое время он вдруг спохватывается, отстраняется, цепляется в предплечья и громогласно спрашивает:

– Почему ты молчишь, девочка моя? Ты что, умираешь? Если так – скажи мне, и я не стану понапрасну тратить свое время.

Глотая слезы, качаю головой. Только сейчас начинаю понимать: чтобы удержать его, касаться его теплых крепких ладоней и ставшего родным лица, каждый раз вынуждена находиться меж жизнью и смертью, испытывать непереносимую телесную боль, терзаться душевными муками; только это и сводит нас вместе, только это и заставляет меня находить те мимолетные крупицы счастья, что выделены на долю собственной жизни. Нет конца этой бесконечной войне – и никогда не будет. Сколько у нас есть сейчас: четверть часа, час или вовсе несколько минут? Как скоро он поднимется с этой старой постели – безупречный красавец-комитетник – и вновь исчезнет в правительственных зданиях? Сколько времени мне отведено на то, чтобы я посмела смотреть в его глаза?..

– Почему ты плачешь? Что произошло? Расскажи мне! – требует он.

Вырываюсь и в бессилии падаю на подушки, орошая ее потоками слез.

– Я не могу тебе этого объяснить… Тебе этого не понять.