Шамбала

– Оно под напряжением.

Вит жалостливо кидал взгляды на ухоженный дворик поздней осени, где еще не убирали пластиковые лежанки, стол и стулья, и низкие качели.

Земля церкви посредничала территорией с этой элитной частью города. Я не знала, охранялись ли пятиэтажные дома в эту беспокойную ночь. В любом случае, темнота нам друг; в ней сокрою Вита и сокроюсь сама.

Мы перелезли старое каменное ограждение, похожее на нашу границу, и оказались на кладбище. Большая часть крестов сгнила или осела; здесь не нашлось ни одного каменного памятника. Я ступала меж могилами, не видя толком их очертаний, и почему-то шептала: «Простите. Простите, пожалуйста. Бога ради, простите…» Как будто тревожила их блаженный вековой сон.

В келье горела свеча, и в главном зале, среди теней оконных фресок, кто-то молился. Вероятно, лучшее, что можно сделать. Мы прошли кладбище и снова перелезли стену. На этот раз я затихла и припала к холму. Через стекла бинокля просматривались местные стражи порядка. Несколько человек шагали в своей компании, поблескивая в свете фонарей противными серебряными пуговицами. Видимо, их смена подошла к концу, и они шли в ресторан гостиницы, чтобы побеседовать со своими товарищами из Метрополя. Все выглядит таким простым, таким мирным: каждый занят своим делом, все выполняют свою работу. Быть может, будь я солдатом Метрополя, я бы не относилась к этой системе так враждебно, и меня не бросало в нервную дрожь оттого, что вижу эти чертовы серебряные пуговицы… Входные двери светились ярким пламенем роскошных люстр, бесстыдно выглядывающих из главного холла, и множество окон зажигало вечерние огни. Кто-то вышел на балкон покурить – прекрасная мишень, будь у меня в руках пневматический автомат нового поколения. Я бы попала ему в шею или голову. Долго бы ни мучился. Но я не убийца, хоть и люто ненавижу тех, кто служит Правительству.

Подъездная дорога узкая. На площадке пара крепких деревьев. Если взобраться, можно окольцевать несколько номеров первого и второго этажей. Через дорогу парковая зона и крыши пятиэтажных домов на улице Ленина – пункт назначения Сета. Меж голых деревьев там копошились тени; значит, дошли.

– Они на месте.

– Выступят не раньше ночи. Только в темноте.

– Что еще за штучки?

– Это придумали Сет, Лурк, Лия и отец.

Я села на землю и откинулась спиной на ограду. Вит присоединился. Кобура осталась в доме Герда, и пистолет царапал кожу спины. Я достала его, разрядила и стала вертеть в руках, глядя на мутное облачное небо.

– Откуда ты знаешь, как с ним обращаться? – спросил Вит.

Я повернула голову и улыбнулась.

– Лучше не спрашивай.

Он отнесся с пониманием – как и всегда. Поразительное качество: столько терпимости – и никакого любопытства, что, порой, не найти даже во взрослых людях.

– Я знаю, что ты не комитетница. Они все подлые, а ты рвешь когти за справедливость. Но было бы интересно узнать, на кого ты работаешь.

Мы засмеялись.

– Если бы я на кого-то работала, – уклонялась, – я бы точно не ввязалась во весь этот бред. Детский сад какой-то.

– Сет в это верит. В это правое дело.

– Сету нечего терять, вот он и скачет вокруг своих идей.

– Я тоже иногда боюсь за своих. Раньше не боялся. Наверное, потому что не понимал. А сейчас на кого не посмотрю – каждый кого-то потерял. Каждый пострадал. Никого не обошла стороной эта напасть. И кого не спрошу, отчего, ответ один: Комитет.

Он смотрел в землю, витая мыслями где-то далеко от этого места. Вит… добрый мальчик Вит… Почему я вижу в нем не паренька, а зрелого мужчину? Почему его глаза отражают несколько десятков лет, а обветренное лицо, со шрамом на подбородке от давних пыток, – старческую усталость?

– Я тоже – призналась я. – Тетка уже немолода, хоть и отдаст жизнь за свою дочь, а Мария… – я покачала головой.

– Она милая, – улыбнулся во всей этой мрачности Вит, – и слабая. Вы совсем с ней не похожи.

Данное противопоставление приятно польстило эгоистичной душе единоличницы.

А потом я вспомнила наш разговор с сестрой: значит, они оба небезразличны друг другу. Что за поразительный мир!

– Как-то раз я принес им муки, а они с Боной испекли из нее хлеб. Это было давно. Потом я принес масло, и мы вместе съели этот хлеб. Ничего вкуснее в жизни не ел…

– Она любит лесные орешки, – задумчиво поддержала я, и мы немного помолчали, даже не пытаясь вглядеться в лица. Холод грядущей ночи пробирал до костей, но наши сердца грели воспоминания, чем-то весьма отдаленно напоминающее счастье. Нас объединил один человек; и я подумала, что, кроме людей, у нас ничего не осталось. Народ – вот наше достояние. – Вит, – я резко выпрямилась, полная самых серьезных намерений, – могу я тебе их доверить? Хотя бы Марию.

Его лицо было темно, но когда он ответил, его глаза отразили нечто, похожее на пламя.

– Конечно.

Я обернулась, и мы увидали языки пламени. Они неестественно ярко освещали деревья и подбирались к домам советников.

30

Вит вскочил, но я его осадила: нельзя, чтобы нас заметили. Мы подберемся к мусорным бакам и спрячемся там, а потом, как партизаны, оттащим тех, кто пострадает.