Shanghai grand: forbidden love and international intrigue in a doomed world

Благодаря сэру Виктору и другим богатым сефардам Шанхай смог принять большую часть первой волны иммигрантов. Район Хонгкью, в котором преобладали японцы, прозванный "Маленькой Веной", стал известен как место, куда можно пойти за сахерторте и штруделем.

Никто не мог отрицать масштабов вклада сэра Виктора, который считался самым щедрым на Дальнем Востоке, в еврейские дела. Когда возникали споры, как это было в месяцы, предшествовавшие Второй мировой войне, они касались справедливости утверждений сефардской общины о том, что Шанхай больше не в состоянии принимать иммигрантов.

Некоторые беженцы рассказывали о своем восторге от прибытия в место, которое, казалось, воплощало в себе обещание создать по-настоящему международное поселение. "Добро пожаловать в Шанхай", - гласила одна из табличек, вывешенная в 1938 году приветственным комитетом на Бунде. "Теперь вы больше не немцы, австрийцы, чехи или румыны, теперь вы евреи, только евреи. Евреи всего мира приготовили для вас дом".

Внезапное появление немецких и австрийских евреев оказало сильное влияние на Микки Ханн. В конце концов, это был ее народ. "Мы заняты во многих отношениях", - писала она своей семье весной 1939 года,

особенно с тысячами еврейских беженцев, которые прибыли в последнее время и продолжают прибывать... Всякий раз, когда Виктор находит для кого-то работу, он так весел, как будто решил всю проблему. Я никогда не видел его таким усердным в работе... У нас теперь много хороших врачей, по ценам, которые мы можем себе позволить; у нас лучший портной в мире - хотел бы я, чтобы вы видели мой новый костюм и серое вечернее платье - и некоторые художники замечательные. Также фотография, психоанализ - в общем, все. Шанхай похож на Германию, только без нацистов.

В реакции Микки на беженцев была странная смесь сочувствия и снисходительности. Ее отношение к иудаизму, как и у сэра Виктора, было интеллектуальным и культурным. С юности она привыкла думать о себе как о современном, научно мыслящем космополите. В Шанхае она была на вершине социальной кучи. На ипподроме она сидела в ложе мультимиллионера, ее возили по городу на "Шевроле" с шофером, у нее были садовник и повар. Возможно, у них были общие предки, но разносчики, которые стучались к ней в дверь с просьбой о милостыне, были из другого мира. Ее беспокойство заметно в ее письмах того времени, которые могут показаться легкомысленными, неинформированными и лишенными серьезности. "Далеко по всему миру, в Германии и на прилегающих территориях, - напишет она в своих мемуарах "Китай для меня", - Гитлер кричал, прыгал вверх и вниз и вообще беспокоил людей".

На фоне геноцида и блицкрига голос умудренной опытом и рефлексивно-безразличной к чужому страху модницы звучал пусто. Неопубликованное эссе под названием "Шанхай, страна изобилия" - особенно жестокий портрет беженцев, прибывающих в Шанхай. Оно открывается анекдотом, рассказанным английским другом, который встретил двух немецких еврейских девушек по фамилии Сапиро на пароходе из Гонконга. Читая из устаревшего путеводителя, девушки неправдоподобно рассказывали о жизни, которую они рассчитывали вести в Шанхае.

 

Они говорили о том, чтобы поселиться в "Катее". По их словам, им его рекомендовали. В "Cathay"! Я сказал: "Дорогие мои, вы знаете, сколько в Cathay стоит день?", а они ответили: "О, все в порядке; мы соберем деньги"".

Микки и ее английский друг едут на лимузине в лагерь в оккупированном японцами Хонгкеве, где планируют раздать печенье беженцам. Она испытывает "спазм жалости", когда видит женщину в немодной шляпе. "Это была глупая потертая черная соломенная шляпа, сидевшая на жирных каштановых волосах женщины средних лет".

Затем ее подруга замечает сестер Сапиро. Вместо пуховых кроватей в Cathay они, конечно же, спят на самодельных двухъярусных кроватях из бамбука. Чтобы не опозориться, девушки с силой проталкиваются сквозь толпу и убегают в соседнее общежитие. "Я видел их лишь мельком: длинные носы, черные глаза и вьющиеся волосы", - пишет Микки.

Это мрачное произведение, что, вероятно, объясняет, почему оно так и не было опубликовано в New Yorker. Одна строка особенно жестока в своей снисходительности: "Только остатки, бедняки, бездуховные или тупые упрямцы заканчивают долгий и многолюдный путь в шанхайском лагере".

Она повторила не менее жестокое, хотя и более тонкое высказывание сэра Виктора о беженцах. Те, кто добрался до Шанхая, сказал он ей, были

по всей стране. У них не хватило ни мужества, ни мозгов, чтобы выбраться, когда следовало. Они держались как можно дольше. Естественно, они не так симпатичны, как остальные. Это не относится к старикам или совсем молодым родственникам, но если вы посмотрите на молодых людей в этой толпе, то поймете, что я имею в виду.

Сэр Виктор, каковы бы ни были его личные взгляды, оказал беженцам материальную поддержку и даже сел с ними обедать в столовой здания на набережной. И, как сообщал Микки, он взялся за работу по оказанию помощи с энергией и оптимизмом, даже подозревая, что время для его дальневосточной империи уходит.