Шанхай Гранд. Запретная любовь и международные интриги в обреченном мире

Их последние усилия были направлены на то, чтобы занять доминирующее положение в муниципальном совете, используя как законные, так и скрытые методы. В течение нескольких месяцев они собирали на выборах послушных избирателей из Хонгкью, используя лазейку, которая позволяла голосовать даже постояльцам отелей. Совет отбивался, создавая голоса из воздуха путем раздела британской и американской собственности, — законный «вброс бюллетеней», который приводил японцев в ярость. На собрании налогоплательщиков в январе 1941 года семидесятилетний японец поднялся и с криком «Банзай!» произвел четыре выстрела в Тони Кесвика, ведущего тайпана в компании Jardine, Matheson & Co. Кесвик поправился, и после показательного суда в Нагасаки японского стрелка увидели гуляющим по улицам Шанхая, свободным человеком. С тех пор сэр Виктор всегда держал под рукой свой служебный револьвер и обязательно надевал на людях свой старый галстук Королевского летного корпуса.

Овадия с весны 1940 года твердил ему, что он должен покинуть Шанхай и вернуться в Бомбей. Однако даже в эти мрачные дни отель «Cathay» был словно кошачья мята для самых привлекательных и необычных персонажей мира. В мае он познакомился с принцессой Сумайр, когда она поселилась в номере «Cathay», заявив, что является одной из двадцати трех дочерей махараджи Патиалы, самого богатого человека в Пенджабе. Невысокая, круглолицая и курносая, Сумайра оказывала на мужчин гипнотическое воздействие. Японцы считали ее британской шпионкой; спецслужбы полагали, что она может работать на немцев (в их досье ее описывали как бисексуальную нимфоманку, которая не гнушалась брать китайских посыльных к себе в номер). Она утверждала, что работала моделью в Париже у Эльзы Скиапарелли, соперницы Коко Шанель. И хотя сэр Виктор уже поймал ее на полудюжине лжи — она могла быть одной из племянниц махараджи, но точно не была его дочерью и никогда не получала от него 2 000 фунтов в год, — он не мог не быть польщен ее вниманием. С первой же встречи в бальном зале «Катэя» она заявила о своем намерении стать его женой. Сумайр напомнила сэру Виктору о его первых днях в Шанхае, когда китайское побережье, казалось, изобиловало такими фантастическими оборотнями и авантюристами, как «Двустволка» Коэн и Требич Линкольн. После Шанхая даже жизнь в змеиной яме показалась бы скучной.

Несмотря на то что следующий день рождения будет шестидесятым, он чувствовал себя лучше, чем когда-либо за последние годы. Хотя он узнал, что его итальянский массажист Вальвазоне был замешан в лос-анджелесской сети абортов, этот человек творил чудеса с его ногами. Бывали даже вечера, когда он мог сделать поворот на танцполе без трости.

Сегодня днем он думал о молодой женщине в Альбукерке. Он познакомился с Сэнди Титтман в Шанхае, куда она приехала погостить у своего дяди, судьи американского суда. Сэр Виктор был очарован ее беседой и красотой однажды вечером в 1936 году в ночном клубе «Тауэр»; только когда она поднялась и пошла прочь с выраженной хромотой — результат борьбы с полиомиелитом в детстве, — он понял, насколько они похожи.

С тех пор он навещал ее в Нью-Мексико и поручил ей обставить «Эль Рефухио», маленький саманный домик в пустыне, через дорогу от дома ее семьи. Он подарил ей трость, которой она всегда пользовалась. Сейчас ему очень хотелось позвонить Сэнди в Альбукерке, но в Штатах было три часа ночи.

Сегодня вечером он собирался посетить «Лунные фолли» — один из вечеров по сбору средств, организованных Эллисом Хаимом в саду его дома на авеню Хейг. Посещать вечеринки Хаима было рискованно: он не скрывал, что намерен пожертвовать вырученные средства на военные нужды союзников. Японцы всегда обращали пристальное внимание на список приглашенных.

Однако перед танцами он пообедает с кузеном. Вечером он собирался сообщить Овадье, что заказал билет в Бомбей через Гонконг. Похоже, ему все-таки придется пересидеть войну в Индии, и такая перспектива его откровенно угнетала. Он также не ожидал увидеть выражение лица Овадьи, когда тот объявит, что последовал его совету и покидает Шанхай. Этот человек был склонен к злорадству.

21: Последний свет в темном мире

На следующий день после возвращения Микки Хан в Гонконг из Чунгкинга, в начале сентября 1940 года, она отправилась на долгожданный ужин с Чарльзом Боксером. Когда они стояли на татами за сукияки в отеле «Токио» на Коннаут-роуд, начался их роман. Красивый молодой человек рассказал ей, что его всегда больше интересовала история Востока, чем военная жизнь. В семнадцать лет он прочитал доклад в Королевском азиатском обществе; на Дальний Восток он приехал в 1936 году, через год после Микки, на дореволюционном подвижном составе Транссибирской магистрали. Он признался, что бегло говорит по-японски с подушки экономки-наложницы с Хоккайдо. Время, по словам Чарльза, для западных людей на Дальнем Востоке уходит — даже для тех, кто, как и он сам, считал себя знатоком азиатских традиций.