Шанхай Гранд. Запретная любовь и международные интриги в обреченном мире

На берегах ручья Сучоу стояли однокомнатные соломенные хижины без окон с бамбуковыми стенами, замазанными грязью. Некоторые обитатели трущоб были безработными или зарабатывали на жизнь попрошайничеством. Однако большинство из них работали полный рабочий день: шикумены и трущобы Шанхая обеспечивали огромную рабочую силу, благодаря которой фабрики в Международном поселении, принадлежавшие британцам, и японские фабрики в Янцзепоо и Чапее работали день и ночь. Некоторые из крупнейших бумажных, мукомольных и хлопчатобумажных фабрик Шанхая располагались прямо на ручье Сучоу, в воды которого попадали неочищенные сточные воды фабрик.

Рьюи Аллей, новозеландец, работавший в муниципальном совете в качестве фабричного инспектора в тридцатые годы, обнаружил, что в японских районах босоногих детей десяти лет запирали на ночь на фабриках и заставляли спать на тряпках, положенных на те же станки, на которых они работали днем. Когда в 1938 году сюда приехали писатели Кристофер Ишервуд и У. Х. Оден, Аллейн рассказывал им страшные истории. «На аккумуляторных заводах, — сообщали они в книге «Путешествие на войну», — у половины детей уже есть синяя полоса на деснах, которая является симптомом отравления свинцом. Мало кто из них проживет дольше года или восемнадцати месяцев. На фабриках по производству ножниц можно увидеть, как на руках и ногах образуются дырки от хрома».

Движение за улучшение условий труда на фабриках Шанхая, возглавляемое коммунистами, было внезапно остановлено в результате чистки в Чан Кайши — финансируемый банкирами Бунда и сотрудничающий с худшими гангстерами города — выслеживал и убивал рабочих лидеров. С 1927 года крупнейший в Азии городской пролетариат находился под властью промышленников, полевых командиров и мафиози — с молчаливого согласия националистического правительства в Нанкине. Иностранные владельцы фабрик были в выигрыше: в Шанхае они получали невероятные прибыли, выплачивая самую низкую в мире промышленную зарплату.

Сэр Виктор, к его чести, держал свои компании в стороне от этой изнаночной стороны экономики. В Шанхае его состояние покоилось на разумных инвестициях в недвижимость. В Индии, где деньги семьи шли от текстиля, он гордился репутацией Сассунов, отличавшихся щедрым патернализмом. Упорно выступая против профсоюзов, он следил за тем, чтобы его рабочие на хлопчатобумажных фабриках Бомбея получали одну из самых высоких зарплат в Индии.

Распространенным рефреном в республиканском Шанхае, который Ишервуд и Оден слышали от благонамеренных туристов и интеллектуалов, было: «О боже, здесь все так ужасно — так сложно. Не знаешь, с чего начать». Когда они рассказали об этих сетованиях Реви Аллею, он ответил, свирепо фыркнув: «Я знаю, с чего начать. В девятнадцать двадцать семь они начинали неплохо».

Микки Хан, наслаждавшаяся своей новой жизнью в Шанхае в середине тридцатых годов, не знала, что семена революции, которая полностью изменит Китай, уже были посажены в городских шикуменах.

В июне 1920 года луноликий крестьянский сын из провинции Хунань по имени Мао Цзэдун вместе с тремя студентами из той же провинции снял дом неподалеку от трамвайных вагонов на Хардун-роуд, на окраине Международного поселения. Тогда ему было около двадцати лет, и Мао только что завершил неспешную экскурсионную поездку из столицы, где он работал помощником библиотекаря.

Помывшись в Шанхае — после того, как у него украли ботинки, и без единого медяка в кармане, — Мао спал в чердачной комнате в общем доме, расположенном на Аллее благожелательности и доброты[26]. Арендную плату он платил Сайласу Хардуну, который к тому времени стал самым богатым землевладельцем Шанхая; чтобы покрыть свою долю, Мао сдавал белье в прачечную и разносил газеты. Стирка была бы не так уж плоха, говорил он своему биографу Эдгару Сноу много лет спустя, если бы ему не приходилось тратить большую часть заработанных денег на проезд в трамвае, доставляя одежду клиентам.

Мао испытывал отвращение к коррупции в китайской политике. Работа в Пекинском университете, очаге революционной политики, обострила его жажду перемен. После Первой мировой войны Лига Наций уступила бывшие территории Германии в Китае Японии, а не вернула их Китаю. Возмущенные этим предательством западных держав, в 1919 году студенты возглавили массовые протесты на улицах Пекина. Для Мао и многих других молодых интеллектуалов это был сигнал о том, что Китай должен искать политического спасения внутри себя, а не на Западе.