Шанс #3

Того было трудно не заметить: плотным кольцом окруженный журналистами, Осадчий что-то увлеченно рассказывал, и те ловили каждое его слово. Алекс знал, каково это – быть в поле притяжения Осадчего, попасть под лавину его обаяния, и удивлялся, как легко, без усилий Никита может из закрытого, почти нелюдимого мизантропа становиться центром внимания. У самого Уайта уйдут годы, чтобы научиться имитировать то, что его другу далось с рождения.

– Добрый вечер. Вы же работаете в Soft Powers? – Парень с типичной хипстерской прической и в очках с широкой оправой пристально вглядывался в бейдж Алекса. – Я Кайл Голдсмит, журналист и автор подкаста San Francisco Digital Trend.

– Приветствую! – Довольная улыбка растеклась по лицу Уайта. – Да, я тот, кто вам нужен. Ну и денек сегодня, чистое безумие, не правда ли?

Журналист понимающе кивнул, и Алекс распрямил плечи в довольном предвкушении. Сейчас он подробно опишет путь от идеи, которая зародилась из случайного разговора между ним и Никитой, до сегодняшнего триумфа, невозможного без его вклада. Все будут знать, что именно он, Алекс Уайт – правая рука Осадчего, движущая сила, мозг, воображение и ум Soft Powers. И заслуги его так велики, что оценить их…

– Прошу прощения, – прервал мысленный монолог Уайта Кайл Голдсмит. – К кому мне обратиться по поводу записи подкаста с мистером Осадчим?

Уайт опешил. Паренек как будто не понимает, насколько ему повезло говорить с самим Алексом Уайтом.

– Обратитесь в PR-службу, – буркнул он, с трудом скрывая разочарование.

От шампанского на голодный желудок уже начинала болеть голова, и Алекс решил выйти на свежий воздух. Толпа журналистов на крыльце была не меньше той, что внутри зала, и Уайт рефлекторно зажмурился, ожидая вспышек фотокамер в лицо. Но нет. Никто даже не удосужился посмотреть в его сторону.

Он отошел в тень и закурил.

Если Никиту Осадчего называют Брюсом Уэйном, то кем это делает Алекса: верным другом Робином или дворецким Альфредом? А может, просто безвестным персонажем в тени?

Уайт резко, одним движением затушил горящую сигарету о стену.

* * *

Ева очнулась внезапно, тяжело дыша, словно выброшенная на поверхность воды рыба. Вязкая граница между сном и реальностью стиралась медленно, и девушка с накатывающим отвращением разглядывала голые бетонные стены, тусклую лампочку, висящую под потолком, набитый соломой грязный матрас. Ни окон, ни свежего воздуха. Осторожно, стараясь не поддаваться растущей панике, Ева встала и шагами измерила комнатушку. Примерно три метра на четыре.

Ну что ж, это не очередной кошмар, ее действительно похитили. Но кто и зачем?

Ева обессиленно опустилась на матрас.

Вариантов здесь немного. Конечно же, это люди Осадчего. Но что они собираются с ней сделать?

В первые секунды своего похищения, испытывая неконтролируемый животный ужас от наброшенного на голову мешка, Ева была уверена: ее убьют. Спрячут тело в бесконечных филиппинских джунглях или выбросят в реку. Но нет. Прошло двое или трое суток – девушка путалась во времени, ведь в чертову камеру не попадал дневной свет, – а она по-прежнему жива. Морить голодом ее тоже не собирались: два раза в день тяжелая металлическая дверь открывалась, и огромный, неразговорчивый, похожий на гориллу филиппинец клал на пол засохшую лепешку и миску пустой похлебки, пахнувшей сладковато-подгнившей капустой. Оттолкнуть своего надзирателя и вырваться на свободу не стоило даже пытаться, не только потому, что он был в два раза больше Евы, но и потому, что всякий раз держал в руке пистолет, направленный ровно в голову девушке.

Первые часы она кричала, пока не охрипла. Колотила кулаками в стены и дверь в надежде, что кто-нибудь услышит. Напрасно. Ни единого звука в ответ, ни единого шороха. Тишина была неестественной, гнетущей, непривычной мозгу. Подсознание начало рисовать странные картины: весь мир исчез, есть только она, эта комната, долбаный разваливающийся матрас и немой филиппинец. Еве казалось, что она сходит с ума.

Когда дверь открылась в очередной раз – восьмой? девятый? она сбилась со счета, – журналистка, не в силах больше выдерживать ярость, тревогу и неизвестность, заорала прямо в каменное лицо своего тюремщика. Филиппинец и бровью не повел. Молча поставил на пол миску с опротивевшей жижей. Уже в дверях, не опуская пистолета, он произнес на ломаном английском:

– Завтра приедет Хозяин. Разберется с тобой.

Всю ночь Ева не могла уснуть. Неужели Никита и впрямь прилетит сюда, в филиппинскую глушь, чтобы лично нажать на курок пистолета? От ядовитого страха у девушки поднялась температура, тело горело, руки и ноги сделались ватными. «Если это последний день, то больше всего мне жаль, что я не попрощаюсь с теми, кого люблю… Господи, как я не хочу умирать!..»

Когда она услышала шум в коридоре, то даже не шелохнулась. Хотя стук ее сердца был громче приближающихся шагов.

Дверь со скрипом открылась. Тени снаружи были плохо различимы в тусклом свете мерцающей лампочки.