Отбросив в сторону швабру, мой главный враг – Ладу, находящийся поблизости, стянул с головы шапочку и в знак уважения прижал ее к груди. Его примеру последовали все матросы, находящиеся на палубе. Да что там матросы! От избытка чувств шапку стянул даже боцман, обычно никогда не расстающийся с этим предметом туалета, и обнажил находящуюся под ней… тонзуру. Господь милосердный! Отчаянно сквернословящий мистер Янгблад оказался бывшим монахом, тщательно скрывавшим от посторонних свою принадлежность к церкви.
Торжественный момент был нарушен дружным хохотом и скабрезными шуточками, посыпавшимися в адрес несчастного священнослужителя, поспешившего вновь скрыть сей факт от посторонних глаз. Приняв благочестиво строгий вид, соответствующий сану, он принялся раздавать тумаки направо и налево, призывая «заблудших овец» вернуться к прерванной работе. Речь свою он сопровождал столь отборными ругательствами, что даже мне все прежде виденное начало казаться сном.
Мокрая палуба и шканцы сверкали чистотой и мало напоминали место недавнего сражения. От трупов погибших товарищей поспешили избавиться еще ночью: не тратя время на молитвы и положенные торжественные речи, их завернутые в парусину тела попросту столкнули за борт, и только некоторые вещи, ранее принадлежавшие этим несчастным, а ныне доставшиеся в наследство уцелевшим товарищам, напоминали о том, что еще совсем недавно их хозяева радовались вольной жизни и бороздили моря под пиратским флагом.
– Вот, это принадлежало вашему другу, – я вздрогнула, услышав глубокий голос капитана совсем близко от себя. Избегая смотреть в глаза, я перевела взгляд на его руки, что-то протягивающие мне в данный момент.
Шпага Клода… Боже, мне была знакома каждая зарубинка на ее эфесе, ведь именно с ее помощью я постигала азы фехтования под руководством опытного наставника. Оружие и его хозяин были столь неразлучны, что представить одного без другого казалось невозможным…
– Никто из моей команды не умеет столь мастерски управляться с этим оружием, и я думаю, что будет правильным, если ее унаследуете вы.
Дрожащими руками я прижала последний подарок друга к груди. Глаза против воли наполнились слезами, и для того, чтобы скрыть их, я, по-прежнему не произнеся ни слова, отвернулась от стоящего рядом человека. Кивнув, я намеревалась вернуться в каюту, чтобы вдоволь выплакаться, когда увидела нечто такое, отчего слезы моментально высохли.
Связанных пленников по одному выводили из трюма и выстраивали вдоль левого борта, где они с побледневшими и измученными лицами не отрываясь следили за приготовлениями к экзекуции. Их командира, без передышки что-то бормочущего про себя на непонятном языке, вывели вперед и, накинув на шею петлю, перекинутую через нок-рею, вздернули вверх.
– Вам лучше покинуть палубу. Это зрелище не для вас…
– Нет, я останусь, – несмотря на возражения капитана, в этот раз я решила проявить твердость. – Хочу собственными глазами видеть смерть убийц Люпена.
Отметя возражения, я сделала несколько шагов вперед, не заметив, как вытянулось лицо капитана, не ожидавшего подобной кровожадности от столь юного создания. Но кровожадной я не была, просто повзрослела. Пленники не были невинными жертвами, они знали, на что шли, нападая на проплывающий мимо корабль. И разве пожалели бы они нас, повернись фортуна лицом не к нам, а к ним? Нет. Нас, не моргнув глазом, перебили бы как последний скот, а тех, кто уцелел, после долгих издевательств продали бы в пожизненное рабство на невольничьем рынке.
С самого рождения смерть преследовала меня по пятам: отец, мать, Анриетт, монастырские сестры, друзья со «двора чудес», бедняжка Мишу… Меня столько раз пытались сжечь, заколоть, отравить… Смерть Клода стала последней каплей, и теперь я по-настоящему осталась совсем одна.
Но довольно! Отныне никакой жалости! Истинная наследница рода Баттиани должна научиться выносить приговоры и в случае необходимости сама же их исполнять – без слез, без сожалений, без чувств.
Вздернув подбородок, я прикрепила к поясу шпагу и твердым шагом присоединилась к команде. Скрестив руки на груди, я бесстрастно следила за всем, что происходило на моих глазах.
Украшать реи покойниками никто больше не собирался, эта участь коснулась только капитана вражеского корабля, после непродолжительных мучений переставшего дергаться и безвольно повисшего над нашими головами. Оставшихся пленников со связанными за спиной руками привязали к канатам за ноги и сбросили за борт, где им предстояло несколько часов волочиться за двигающимся полным ходом кораблем. После такого, как правило, не выживали: пленники либо захлебывались водой, либо становились добычей хищных рыб, привлеченных запахом крови, сочащейся из многочисленных ран.
– Поднять паруса! – скомандовал капитан. – Смотрящего – на бак! Полный вперед!