Шантажистка

Кеннет Дэвис бросается к Габриэлле. Они рыдают друг у друга в объятьях, а я отхожу в сторону. Определенно, знакомство выдалось отнюдь не таким, о каком мечтал я или старик. Строго говоря, я бы на его месте и вовсе задумался, а действительно ли Уильям Хаксли подходящий человек для опеки над его дочерью. Что до Габриэллы, то теперь моя физиономия будет устойчиво ассоциироваться с покушением на ее жизнь. Одному богу известно, как скажется на ней это тяжелое испытание, не говоря уж о шансах на наши дружеские отношения.

Я перевожу взгляд на Клемента. Он сидит на корточках рядом с Эми, которую падение, похоже, отправило в нокаут. Вопреки моим ожиданиям, вставать великан не торопится, а затем он и вовсе с чувством лупит кулаком по перегородке. Деревянная планка с громким треском раскалывается.

— Гребаная хрень, — потрясенно выдавливает он. — Нет-нет-нет!

Бессмысленное разрушение ни в чем не повинной стенки свидетельствует, что дело отнюдь не в травме великана при падении. Я недоуменно обхожу круп Арчи и встаю над Клементом. С новой позиции мне становится ясна причина подобной его реакции.

— Вот черт, — ахаю я.

Великан поднимает на меня округленные глаза.

— Билл, этого не должно было случиться!

Эми продолжает молчать. И безмолвствует она по той очевидной причине, что нож вошел в ее тело по самую рукоятку, как раз под левой грудью. Из раны прямо на глазах распускается красный цветок, пропитывая желтовато-розовый свитер женщины.

— Она… — договорить я не в силах.

— Мертвее, на хрен, некуда, — огрызается Клемент.

Насколько мне представляется, лезвие вошло в грудь Эми под весьма неудачным углом. Впрочем, определение «неудачный» не совсем верное. «Смертельный», пожалуй, будет гораздо точнее, поскольку острие орудия наверняка оказалось в угрожающей близости от сердца. И все же я решаю довериться своим базовым познаниям в оказании первой помощи, а не заключению Клемента.

Быстро опускаюсь на колени и пытаюсь нащупать пульс на запястье Эми. Потом пробую на шее, затем снова на запястье. Пульса нет. Другой способ — послушать наличие дыхания. Едва ли не касаясь ухом рта женщины, напряженно вслушиваюсь, как ни отвращает меня вонь токсичной смеси, которой ее окатил Кеннет Дэвис. Через несколько секунд мне только и остается, что констатировать очевидное.

— Плохо, — вздыхаю я. — Боюсь, никаких признаков жизни.

— Спасибо, профессор, блин.

По правде говоря, я сбился со счету, сколько раз за прошедшую неделю желал Эми смерти. И вид ее трупа являет собой суровое напоминание, что в своих желаниях стоит быть осторожнее. Трудно отделаться от впечатления, что в ее мертвых чертах нет-нет да и мелькнет образ запуганной девочки, замученной до такой степени, что убийство собственного отца показалось ей единственным выходом. В этой драме я, разумеется, Эми всецело сочувствую, но вот выселение из особняка много лет назад такой мести все-таки не стоило. В итоге она заплатила за свою бессмысленную ненависть самую страшную цену.

Так бездарно угробить собственную жизнь! Тем не менее запасы моего сочувствия к женщине, не далее как несколько секунд назад пытавшейся убить мою сестру, отнюдь не безмерны. Клемент, с другой стороны, выглядит крайне расстроенным. Вероятно, его терзает чувство вины.

— Клемент, ты не виноват. Откуда тебе было знать, что все так обернется. Это всего лишь несчастный случай.

— Не важно. Из-за этого все накрылось.

— Не говори так! Ты спас Габриэлле жизнь! Я навек перед тобой в долгу.

Великан тяжело встает, вновь разражаясь потоком брани. Новый диагноз: у него эмоциональное потрясение, а вовсе не угрызения совести.

Замерев над телом Эми, он хватается за голову.

— Клемент? Тебе, наверно, стоит показаться врачу. Шок может даром не пройти.

— Билл, просто оставь меня в покое.

Его интонация, хотя и спокойная, вынуждает меня отступить. Каким бы ни было его состояние, лучше предоставить дело врачам.

Итак, Клемент оплакивает смерть Эми, а Габриэлла и Кеннет Дэвис утешают друг друга — а значит, я снова остаюсь в одиночестве, как ни иронично это звучит. Едва лишь я решаю покинуть стойло, как через ворота врываются два грузных полисмена.

— Как мило, что вы наконец-то удосужились явиться, — набрасываюсь я на них. — Вот только вы малость припозднились.

— Что здесь произошло? — спрашивает один из них.

— Долгая история, — вздыхаю я. — Но опасность уже никому не грозит, так что давайте выйдем наружу, я все расскажу.

Не дожидаясь разрешения, покидаю конюшню и бреду к ограждению загона. Полицейские следуют за мной, и я выкладываю им скорбную историю о том, как мы все оказались здесь в этот холодный октябрьский день. К месту разыгравшейся драмы подъезжают новые полицейские машины.