Шантажистка

Хозяин шлепает сдачу на стойку и ковыляет к незнакомцу. Думаю, не погрешу против истины, если назову рост Фрэнка средним, однако он минимум сантиметров на пятнадцать ниже своего работника. Они о чем-то переговариваются, и здоровяк исчезает за дверью.

Фрэнк возвращается за стойку и с виноватой улыбкой поясняет:

— Прошу прощения, Уильям. Мы пока еще оттачиваем его манеры.

— Понятно. Надеюсь, это не ваш новый повар.

— He, — смеется он, — за кухню по-прежнему отвечает Джини. Он просто нам помогает, типа разнорабочего. Вроде как работал здесь раньше, охранником.

— Вот как? Что-то не припомню, чтобы замечал его здесь. А он не из тех парней, что забудешь через минуту.

— Это уж точно. Но он работал здесь еще до меня, много лет назад. Сам по себе мужик интересный. Знает об истории этого места больше любого, кого я когда-либо встречал. Вдобавок — только никому не рассказывай! — вписался работать всего лишь за еду, пиво да несколько фунтов на карманные расходы.

— Не волнуйся, Фрэнк, я не сообщу о нем министру труда и пенсий. Не хочу, чтобы мне перекраивали физиономию.

— Весьма разумно, — кивает бармен и отходит, чтобы подать Стивену его энную порцию алкоголя за день.

Беру пиво и направляюсь за свой привычный столик в углу, напротив музыкального автомата. Предпочитаю есть в одиночестве, а уж после еды обычно возвращаюсь к стойке и болтаю часок-другой с Фрэнком и несколькими завсегдатаями. Не бог весть какое развлечение, но мне вполне достаточно и такого, чтобы скоротать вечер.

Устроившись лицом к залу, беру с соседнего столика оставленную кем-то «Таймс». Пробегаю глазами передовицу, перелистываю страницы. Как и следовало ожидать, новости одна другой хуже. Как будто без них мало неприятностей.

Отбрасываю газету и под аккомпанемент постукивания и жужжания из музыкального автомата принимаюсь за пиво. Через пару секунд из динамика доносится мягкое шуршание иголки по виниловой пластинке. Отнюдь не являюсь экспертом в области поп-музыки семидесятых, но эту песню я знаю: «Бейкер-стрит» Джерри Рафферти. Знаю по одной простой причине — в детстве ее часто ставила мама. В этом автомате, кстати, несколько десятков песен, что я помню еще с дошкольного возраста. В то время я, понятное дело, толком и не отдавал отчета, что слушаю, однако ритмы и голоса навсегда укоренились в моем юном сознании. Наверное, именно благодаря домашней еде и музыке из детства мне так хорошо в этом пабе. Знакомое создает уют.

Время идет, а я сижу себе, потягивая пиво под песни Рода Стюарта, Сюзи Кватро и «Уингз».

Уже подумываю, не заказать ли еще пива, когда Фрэнк приносит на подносе огромную тарелку.

— Приятного аппетита, — говорит он и ставит блюдо передо мной. Еда пахнет божественно, и я вдруг понимаю, что чертовски проголодался.

— Спасибо, Фрэнк. Как всегда, выглядит восхитительно.

— Скажешь Джини, когда закончишь, если действительно понравится. А нет, так я бы на твоем месте промолчал.

— Принято.

Фрэнк оставляет меня, и, едва попробовав, я удостоверяюсь, что повода для жалоб нет. Не то чтобы они хоть раз возникали.

За едой просматриваю спортивные страницы «Таймс». Здесь новости, как правило, менее удручающие, если, конечно, в последние двадцать четыре часа Англия не участвовала в матчах по регби, крикету или футболу.

Под весьма уместное музыкальное сопровождение из автомата я почитываю газету, смакую домашнюю стряпню Джини и забываю обо всем вокруг. Полностью погруженный в интересную статью о любительском футболе краем глаза вдруг замечаю какое-то движение. Газета выпадает у меня из рук, и я едва не давлюсь тушеной говядиной. Кажется, ко мне на ужин нагрянул незваный гость.

— Добрый вечер, Уильям.

С трудом проглатываю кусок и стараюсь взять себя в руки.

— Ты что здесь делаешь, Габби?

10

Вместо ответа Габби отпивает из бокала белое вино. Вместо синего делового костюма на ней джинсы и кожаная коричневая куртка, темные волосы тоже уложены по-другому. Не без досады вынужден признать, что неформальный вид лишь подчеркивает ее физическую привлекательность.

Она ставит бокал на стол и расстегивает молнию на куртке, демонстрируя блузку с глубоким вырезом.

— Ну, как дела?

— Как дела? А сама как думаешь?

— Понятия не имею. Поэтому и спрашиваю.

Тут до меня доходит, что я так и сижу с вилкой в руке. Бросаю ее на тарелку и вытираю салфеткой рот.

— Дай-ка подумать, — наконец отвечаю я звенящим от негодования голосом. — Прошлой ночью меня бросили в гостинице, а этим утром отвезли в полицейский участок на Чаринг-Кросс, где обвинили в воровстве. Так что, будь добра, догадайся уж сама.

— А, это, — отмахивается она. — Я же знала, что дело возбуждать не станут, так что ничего страшного, верно?

Ее небрежность несколько настораживает, однако мне по-прежнему требуются ответы.

— Раз ты знала, что дела возбуждать не будут, зачем вообще обратилась в полицию? Ты, небось, и денег не теряла?

— Вообще-то, да, не теряла. Отвлекаясь от темы, ты хорошо спал?

— Что?

— Прошлой ночью. Когда я уходила, ты спал без задних ног, храпел себе в чем мать родила.

Я заливаюсь краской и огрызаюсь в ответ:

— Почему ты тайком смылась?